скоро еду в город, — сказала она. Эта мысль осенила ее только сейчас, но ее тонкое чутье подсказывало ей, что при сложившихся обстоятельствах она может сыграть значительную роль в этом доме, если умеючи возьмется за дело.

— Да, я скоро еду в город, — повторила она с таинственным видом. — Там у меня есть брат. Он пианист, работает в кино, и его сослуживцы наверняка знают кого-нибудь из театра. Может быть, мне удастся повидать ее.

— Кого?

— Ее, Христину.

— Кого? — Шпан стоял, раскрыв рот. Этот испуганный, беспомощно раскрытый рот фрау Шальке видела перед собой и тогда, когда уже спускалась по лестнице.

— Завтра или послезавтра я поеду в город, — сказала она, окрыленная неясной надеждой. Из самой нестоящей с виду затеи может получиться что-нибудь дельное. Как знать?

На следующее утро она уехала в город.

12

До пожара перед домом стояли два ряда высоких каштанов с розовыми цветами. Они были гордостью Борна. Во время цветения они походили на холмы розового снега, а летом представляли собой изумрудно-зеленую стену, броню из зеленых листьев, сквозь которую лишь местами проглядывал светлыми пятнами дом. В сильную жару они распространяли свежесть, словно прохладный источник. На этих каштанах были сотни птичьих гнезд, и на восходе солнца над деревьями стоял немолчный крик и щебет. Вечером этот гомон затихал, и с их темных верхушек, казалось, струится на Борн и на весь мир ночной покой.

Огонь уничтожил ряд каштанов, который был расположен ближе к дому. Обугленные и жалкие, стояли обезображенные трупы деревьев. На них было больно и страшно глядеть. От черных скелетов, разумеется, уже не было проку, и Герман с помощью Рыжего срубил их зимой. Второй ряд деревьев тоже сильно пострадал, но Рыжий уверял, что их еще можно спасти. Он две недели подряд лазил по их стволам, спиливая сучья. И действительно, как только стало теплее, каштаны начали подавать признаки жизни.

— Да ты, Рыжий, просто мастер на все руки! — радостно сказал Герман, увидев блестящие набухшие почки. — Они действительно опять оживают! Но будут «пи они снова такими красивыми, как раньше?

Рыжий ответил, что через два-три года они будут такими же красивыми. Он за это ручается.

— Не забудь достать извести, Герман! — закричал он ему вслед. — Я на будущей неделе займусь сараем; работу в огороде я уже кончил.

Да, работу в своем огороде Рыжий закончил. Бабетта рот разинула от удивления, когда увидела, во что превратился старый, заброшенный огород. В нем были прямые, как ниточка, дорожки и прямые, как ниточка, грядки. Некоторые из грядок уже зазеленели. Во всем Хельзее не было второго такого огорода.

В своей продавленной шляпе, в шарфе, с всклокоченной бородой, Рыжий как две капли воды походил на пугало для птиц, прогуливающееся между грядок. На опушке леса, на одном из дубов, на которых только что показались маленькие зеленые листочки, сидела стая вяхирей. Они оживленно сновали в ветвях, ворковали и заглядывали в огород Рыжего. На высокой садовой стене теснились воробьи, поджидая удобного момента, чтобы налететь на грядки. Но стоило Рыжему взмахнуть руками — и птицы испуганно разлетались.

Теперь, когда соседи почти закончили обработку своих полей, Герману стало легче доставать лошадей. Изо дня в день его можно было видеть в поле, погоняющим упряжку, то с плугом, то с катком, то с бороной. Поворачивая в конце борозды, он стоял секунду на одной ноге, помахивая в воздухе другой; казалась, что он пляшет. Потом Германа день за днем видели шагающим по пашне, то на одной, то на другой полосе. На груди его висел мешок. Он взмахивал правой рукой. Он сеял.

— Этот Герман, — говорили соседи, наблюдая за ним, — прямо какой-то неугомонный.

Сегодня его видели с тяжелыми конями Борнгребера, завтра — с большой белой кобылой Анзорге. Неужели он никогда не кончит? Сколько же раз еще он намерен пройтись взад и вперед с катком и бороной? Наконец пашни Борна стали совсем бархатными, и у того, кто шагал по ним, нога увязала по щиколотку.

Лицо Германа заострилось и похудело от напряженной работы последних недель и от забот, не покидавших его ни днем, ни ночью. Он почти не снимал сапог, которые были до самого верха облеплены глиной и никогда не чистились, потому что это уже не имело смысла. Его отросшие волосы свалялись, на лице выросла настоящая борода.

«Наш Герман совсем в дикаря превратился!» — думала Бабетта каждый раз, когда взглядывала на него, — и смеялась.

Усталый, изнуренный Герман окидывал взглядом начинавшую зеленеть долину: мириады семян лежали в земле. Когда-то они взойдут!..

Однако через несколько дней он попросил Ганса привести его в порядок. Он велел Бабетте нагреть котел воды, вымылся в кухне и вышел в чистой рубахе, выбритый, со свежим, раскрасневшимся лицом, просто неузнаваемый. Итак, он снова стал прежним.

13

Пожалуйста только не думайте, что Бабетта сидела сложа руки, пока мужчины выбивались из сил. О нет! Уже на рассвете она гремела горшками, пока Карл разводил огонь. Потом направлялась в хлев задать корм скотине. Карлу она поручала чистить Краснушку и теленка. «Хорошо вычищенный скот уже наполовину накормлен», — говорила она. Затем начинались хлопоты по хозяйству, и на них уходил весь день.

Еще зимой Бабетта много размышляла о птице. Мужчины ничего в этом не понимают, это было ее дело. Как только пришло время, она тотчас же посадила на яйца белую наседку — ту, которую Антон принес от своего шурина. Плетенку с наседкой она поставила к себе под кровать: там тихо, темно и наседка сможет спать — время не покажется ей таким долгим. Бабетта каждый день разговаривала с наседкой, ласково внушая ей:

— Потерпи еще немножко, теперь уже недолго!

Когда в один прекрасный день мужчины пришли обедать, вся кухня кишела крошечными цыплятами: их было четырнадцать, и ступить было совершенно некуда. Лицо Бабетты сияло. Да, да, у нее тоже голова работает, хоть она всего лишь простая баба!

Спустя некоторое время Бабетта возвратилась домой с двумя корзинками, в которых что-то копошилось и крякало. Она притащила полдюжины утят и четырех молодых гусей. Антону пришлось смастерить садок, который поставили на солнце. Тетушка, утка Рыжего, взволнованно ковыляла вокруг садка, крякая ревниво и встревоженно.

Герман рассматривал уток и гусей.

— Где ты раздобыла все это? — спросил он, подозрительно глядя на Бабетту. — Ты, должно быть, влезаешь в долги?

Нет, долгов она не делала. Она за все это заплатила наличными из собственного кармана, но в этом она Герману не призналась: