Оставив в стороне практическое применение такого рынка, зададимся этическим вопросом – является ли аморальной такая организованная под эгидой правительства версия смертельного тотализатора? Предположим, что практические трудности могут быть преодолены, рынок фьючерсов на терроризм заработает и сможет выполнять возложенные на него функции лучше, чем традиционные методы спецслужб по прогнозированию политических убийств и террористических актов. Будет ли в этом случае моральное отвращение к торговле и получению прибыли за счет смерти и несчастий людей достаточной причиной, чтобы отказаться от использования данного метода прогнозирования?

Если бы правительство выступило в поддержку тотализатора, в котором принимаются ставки на смерть знаменитостей, ответ на поставленный вопрос был бы ясен: поскольку такой проект не содействует достижению общественного блага, нет никаких оправданий для оказания содействия работе смертельного тотализатора, основанного на равнодушии или, хуже того, на омерзительном увлечении смертями и несчастьями других людей. Такие пари вызывают неприятие даже в том случае, когда они заключаются между частными лицами. Безответственные ставки на смерть вызывают коррозию человеческого сочувствия и порядочности, и правительство должно осуждать их, а ни в коем случае не поощрять.

В отличие от смертельного тотализатора, рынок фьючерсов на терроризм в моральном отношении является более сложным, поскольку его существование направлено на благое дело. В случае оправдания возлагаемых на него ожиданий он способен поставлять весьма ценную информацию. То есть в смысле наличия полезности этот рынок является аналогом виатикального страхования. В обоих случаях мы сталкиваемся с похожими моральными дилеммами: допустима ли заинтересованность в смерти чужого человека ради финансирования медицинских потребностей умирающего; оправданна ли моральная стоимость предоставления инвесторам возможности заработать на смерти и несчастьях других людей, если это способствует срыву террористических атак?

Некоторые уверенно отвечают: «Да, конечно». Именно таким был и ответ экономиста, участвовавшего в разработке проекта DARPA: «Бывает, что ради обеспечения национальной безопасности люди идут на обман, воровство и даже убийство. По сравнению с этим наше предложение является весьма гуманным. Мы просто берем деньги у одних людей и отдаем их другим в зависимости от того, кто из них оказался прав»[254].

Но этот ответ представляется слишком поверхностным. Он не учитывает те способы, которыми рынок вытесняет нормы морали. Когда сенаторы и журналисты характеризовали рынок фьючерсов на терроризм как «возмутительный», «отвратительный» и «нелепый», они указывали на моральное уродство практики инвестирования в чужую смерть в надежде на то, что это позволит вам получить финансовую прибыль. Хотя это происходит в нашем обществе уже сейчас, поскольку под эгидой правительства создаются учреждения, которые воспринимают подобную морально разлагающую практику как нечто само собой разумеющееся.

Возможно, в критических ситуациях и стоит поступиться моралью. Возражения, указывающие на коррупционный фактор, не всегда являются решающими. Но они обращают наше внимание на причиняемый в таких случаях моральный вред, который энтузиасты рынка часто не учитывают в своих расчетах. Если бы мы были уверены в том, что рынок террористических фьючерсов является единственным или лучшим способом защитить страну от террористических атак, мы, возможно, согласились бы с тем, что попрание рынком наших моральных убеждений будет оправданным. Но это была бы сделка с дьяволом.

Сложно сохранить моральные принципы в условиях, когда рынок смертей становится обычным явлением. Об этом важно помнить в то время, когда страхование жизни становится, как это было в Англии XVIII века, инструментом для спекуляций. Сегодня ставки на жизнь незнакомых людей перестали быть салонным развлечением и превратились в мощную индустрию.

Продлевающие жизнь лекарства от СПИДа стали благословением для больных, но проклятием для виатикальных компаний. Инвес-торы столкнулись с необходимостью платить взносы по договорам страхования жизни, которые не удалось «обналичить» так быстро, как это ожидалось. Чтобы поддержать свой бизнес на плаву, виатикальным брокерам нужно было срочно найти более надежный способ инвестиций в человеческую смерть. После рассмотрения вариантов инвестиций в страховые полисы больных раком и другими неизлечимыми заболеваниями, брокеры выдвинули смелую идею: зачем ограничивать свой бизнес полисами страхования жизни людей, имеющих тяжелые заболевания? Почему бы просто не покупать эти полисы у пожилых граждан, желающих их обналичить?

Пионером новой индустрии стал Алан Бюргер. В начале 1990-х годов он занимался тем, что продавал корпорациям полисы страхования жизни подсобных работников. Когда Конгресс урезал налоговые преимущества для данного вида страхования, Бюргер решил заняться виатикальным бизнесом. Но затем ему пришло в голову, что здоровые богатые и пожилые люди представляют более перспективный рынок. «Меня как молнией ударило», – вспоминал Бюргер в интервью, данном The Wall Street Journal[255].

В 2000 году он начал скупать полисы страхования жизни у людей в возрасте от шестидесяти пяти лет и старше и продавать их инвесторам. Это было похоже на виатикальный бизнес с той лишь разницей, что продолжительность жизни здоровых пожилых людей оказывалась выше, но и стоимость их полисов, как правило, начиналась от одного миллиона долларов. Инвесторы покупали страховые полисы тех людей, которые не были заинтересованы продолжать платить страховые взносы и не нуждались в том, чтобы страховая выплата после их смерти досталась наследникам. Дабы избежать нежелательных ассоциаций с виатикальными сделками, представители нового бизнеса утверждали, что они занимаются «прижизненными расчетами». Компания Бюргера Coventry First является одной из наиболее успешных в этом бизнесе[256].

Индустрия прижизненных расчетов позиционирует себя как «свободный рынок страхования жизни». Раньше у людей, которые по каким-либо причинам более не нуждались в своих полисах страхования жизни, не оставалось никакого выбора, кроме как позволить им пропасть или, в лучшем случае, вернуть их страховой компании, выручив при этом лишь небольшую сумму денег. Теперь же они могли получить гораздо больше, продавая ставшие ненужными им полисы заинтересованным инвесторам[257].

Казалось бы, это выглядит как сделка, устраивающая всех. Пожилые люди получают достойную цену за свои полисы страхования жизни, инвесторы получают прибыль, дождавшись страховой выплаты. Тем не менее появление вторичного рынка полисов страхования жизни породило ряд противоречий и вал судебных исков.