– Ну как? – спросил он наконец. – Доволен своей новой игрушкой?

– Это не игрушка, папа, – решительно сказал Николка. – Он же живой!

– Хороший мальчик, – проскрипел попугай. – Дай еще кусочек.

Он повернулся, и маленькое фиолетовое перышко вылетело из его хвоста и плавно скользнуло на пол.

– Смотри, он линяет, – встревоженно сказал Орлов. – Вчера я нашел целый пук перьев. Может, он больной? Надо бы его показать этому, как его… ветеринару.

– Сам ты больной, – неприязненно сказал попугай. – Я чувствую, не любят меня в этом доме, – добавил он другим голосом.

– Папа, – встревоженно сказал Николка, – с ним все в порядке!

– Если все в порядке, то почему его хозяева его не ищут? – возразил Орлов. – Странно все это. Надо будет все-таки отнести его к ветеринару.

– Но, папа!

– Никол, животные – разносчики разной заразы, ты должен это понимать. Мало ли какую хворь он притащил в наш дом!

Попугай сердито покосился на него и перелетел на подоконник.

– Папа, я убежден, он совершенно здоровый! Он такой умный! И так здорово разговаривает!

Николка чувствовал, что его хотят разлучить с любимым попугаем, и поэтому постарался добавить в голос побольше убедительности. Впрочем, если быть до конца откровенным, то ведь и Орлов был не вполне честен. С того момента, как в доме объявилась говорящая фиолетовая птица, сын полностью переключился на нее и почти забыл о своем папе, а ведь тому была так нужна привязанность Николки! Ведь все, что Орлов делал в своей жизни, он делал ради него одного.

– Мы покажем его ветеринару, – упрямо объявил Орлов и принялся за завтрак.

Николка недоверчиво поглядел на него, не понимая, почему папа так упорно настаивает на своем, но тут попугай, сидевший на подоконнике, встрепенулся, неожиданно поднялся в воздух, сел на раму под открытой настежь форточкой и вытянул шею.

– Флинт! – позвал его Николка. – Флинт, иди сюда!

Но попугай уже протиснулся в отворенную форточку и вылетел на улицу, – только его и видели.

Опрокинув тарелку, Николка спрыгнул со стула и бросился к окну.

– Флинт! Флинт, вернись!

Однако попугай уже завернул за угол и скрылся из глаз.

Мгновение Николка стоял неподвижно, но потом вдруг бросился на кровать и зарыдал так страшно, что Орлов испугался. Все худенькое тельце мальчика ходило ходуном от плача, и отец совершенно растерялся перед этим взрывом отчаяния. Он только стоял над сыном, не зная, что делать, и растерянно бормотал:

– Ну что ты, Никол? Что ты?

– Вот так всегда, всегда! – прорыдал мальчик в ответ. – Никому я не нужен, никому, никому! И ни… кто… меня не любит! Все меня… бро… бросают! И мама, и даже… и даже… попугай! У-у-у!

Он взвыл и свернулся калачиком, как маленький раненый зверек. Орлов не мог этого вынести. Он бросился в переднюю и стал на ходу зашнуровывать ботинки.

Николка поплакал еще немножко, но, в общем, это быстро ему надоело, и к тому же он понял, что папа куда-то делся и комната опустела. Хлюпая носом, Николка поднялся и вытер глаза. На столе лежали чашки, тарелки и недоеденное печенье. Николка покрутил головой и вышел в переднюю, где стоял отец, и лицо у него было такое решительное, какого Николка никогда у него прежде не видел.

– Папа, ты куда? – спросил мальчик, видя, что отец держит в руках ключи.

– За попугаем, – коротко ответил тот. – Не волнуйся, Никол, я его найду.

Он погладил Николку по русым вихрам, улыбнулся ему и вышел за дверь.

На улице Орлов покрутил головой, пытаясь определить, куда делся попугай. Точно, он пролетел над трамвайными путями и свернул в тот переулок. Ни минуты не колеблясь, Орлов отправился следом за ним.

В то знаменательное утро коридор возле нашего кабинета напоминал поле битвы. В нем кипели страсти, взрывались люди и раздавались гневные речи.

– Сколько можно отрывать нас от дела!

– Это просто невыносимо!

– А говорили, между прочим, что убийца найден!

– Да-да, говорили! А она здесь, кстати!

Маша Олейникова, которую накануне стараниями Ласточкина выпустили, была, по-моему, единственной среди подозреваемых, кто источал самую настоящую, непритворную радость. Ведь она пережила головокружительное приключение – провела двое суток в камере самого настоящего СИЗО, подумать только! Какие люди ей там встречались, какие истории они ей рассказывали! Честно говоря, мы с Ласточкиным всерьез опасались, что два дня в следственном изоляторе могли повлиять на психику девушки не самым лучшим образом, но все оказалось с точностью до наоборот. Маша Олейникова была в восторге! Ей никогда, даже в самом страшном сне не могло привидеться, что с ней произойдет такое невероятное происшествие, ну прямо как в детективном романе!

– Признайтесь, Маша, – кисло спросил бизнесмен Березин, – сколько вы ему дали?

– Что? – спросила Маша, широко распахнув бездонные глаза.

– Сколько вы сунули этому Ласточкину, чтобы он выпустил вас? – повторил Березин. – Мне просто любопытно.

– Но я не…

– Бросьте заливать, девочка, – еще кислее сказал Березин. – Кому вы это говорите? Сразу же признались бы, что у вас с капитаном имел место натур обмен.

– Вы что это имеете в виду? – вскинулась Маша.

Ухоженная Инна Петровна, сидевшая рядом с ней, сквозь зубы процедила более внятное объяснение.

– Вы… – покраснела Маша, – вы говорите, как владелица борделя, честное слово!

Услышав эти слова, поэт Берестов прервал свой разговор с художником Столетовым об иллюстрациях Боттичелли к «Божественной комедии» Данте и разразился громким хохотом.

– Прямо в точку, девочка моя! – прокричал он, блестя глазами. – Она и в самом деле бывшая бандерша!

Инна Петровна поджала губы. Если бы взгляды могли убивать, то поэт был бы убит уже не один раз, а примерно раз пятнадцать.

– Я не понимаю, – сердито сказал бывший жених Насти, – какого черта меня заставили сюда явиться? Могли бы успокоиться, кажется, – у меня все-таки алиби!

– А я в каком-то детективе читала, что нет такого алиби, которое нельзя было бы разрушить, – вклинилась в разговор Маша.

Жених позеленел и отвернулся к стене.

– Между прочим, уже половина одиннадцатого, – заметил журналист. – А нас просили прийти к десяти. Чего они ждут?

– Чего-нибудь, – загадочно ответил журналист Буйленко и, довольный своей шуткой, сам же засмеялся над ней во все горло.