На расправу с ним хватило считанных мгновений.

– Никак это ты, Пашка Хромов? – крикнул Машков. – На старого друга охотишься?

И нанес удар. Лупин вышел из-за скалы, с другой стороны уже бежала Марьянка с кинжалом в руке.

– Все кончено! – произнес Машков и привалился к скале. – Хромова за мной на охоту Ермак-атаман погнал. Я с ним в детстве в песке на берегу Дона крепости лепил. Боженька, смилуйся ты надо мной, но не мог я иначе, не мог! – Иван бросил саблю, нелепо махнул рукой и заплакал.

Они похоронили шестерых ватажников в одной из небольших пещер, завалили камнями вход. Лошадей они взяли с собой, и тут Лупин нехотя признал:

– Глупо было бы, на плоту добираться. А кроме того, от кого нам теперь бежать-то? Все кончено, дорогие мои. Мы теперь свободные люди, слава Богу!

…На берегу Тобола Маметкуль разбил свой лагерь. Тридцать уланов берегли его покой. Маметкуль безмятежно лежал на толстом войлоке у костра и мечтательно смотрел на пламя. В котлах воинов варилась баранина. Ржали кони, монотонно шелестел камыш.

Казаки забрались в густые заросли и зорко наблюдали за татарским становищем. Покоем и миром дышала бескрайняя степь. Два воина сняли котел и поставили перед вожаком. Маметкуль брал руками горячие куски мяса и, обжигаясь, жадно глотал их. За день он изрядно наголодался.

Насытившись, Маметкуль вновь откинулся на спину, и верный воин набросил на него лисью шубу – ночи все еще были холодные. Маметкуль лежал молча, глядел на своих воинов. Красные отсветы пламени колебались на смуглых лицах. Кто-то взял чунгур[6] и провел по струнам, но Маметкуль поднял голову и приказал:

– Спать… Завтра трудный день будет!

Огонь уже еле теплился. Лиловые гребешки пламени пробежали по мокрой ветке и погасли. Постепенно улеглись татарские воины.

Казаков пробирал мелкий озноб. В воде холодной стоять – шутка ли? Наконец, они тихо выбрались из камыша и бросились на становье врага.

Первым вскочил Маметкуль и схватился за клинок. Яростно крича, он звал своих уланов, но многие уже пали под ударами казацких сабель.

Маметкуль бился ожесточенно, понимая, что отступать некуда. Казаки тесно окружили его и еще уцелевших воинов. Становище покрылось порубанными телами.

Маметкуль продолжал отбиваться, поранил пятерых уже, а на самом – ни царапины.

– Погоди, враз ему башку долой! – крикнул один из рассвирепевших ватажников.

– Нет! – крикнул Кольцо. – Гpex такого рубить. Ермак наказал целехоньким брать!

Взвилась в воздух веревка и петля захлестнула Маметкуля.

Тут набежали казаки, навалились на воина и сыромятными ремнями крепко прикрутили руки за спину.

– Ты не смеешь так! – закричал Маметкуль властно и зло. – Я – племянник ханов, а ты казак – черная кость. Я сам пойду.

Кольцо хмуро ответил:

– А по мне хоть сам хан.

Маметкуль побледнел, стиснув зубы, пошел к ладьям. Ремни врезались в тело и терзали, но он терпел, сохраняя неприступный вид.

Как только стало известно о пленении Маметкуля, Ермак поднял казаков. Ватага принарядилась, кто привесил сбоку турецкий ятаган, кто сабельку – «лыцарство» выглядеть достойно должно! Нарядился и Ермак. Был он в кафтане тонкого синего сукна, на поясе – сабля, которую добыл когда-то атаман в бою с персами.

Постарался Ермак Тимофеевич добродушно улыбнуться Маметкулю.

– Ты бился, как воин, и вот твоя сабля, пусть при тебе будет! – по-дружески обратился атаман к пленнику.

Ватажники только переглянулись: ловок, ой, ловок как всегда, Ермак Тимофеевич! Знает, как с этим чудом-юдищем обойтись!

Маметкуль бережно взял из рук атамана свой клинок и поцеловал его.

– Ты – друг мой отныне, не подниму на тебя сие оружие! – сказал он дрогнувшим голосом так громко, что услышала вся ватага казачья.

– И ты не пленник, а гость дорогой! – ответил Ермак. – Пожалуй за стол с дальнего бранного поля!

Специально для приема плененного Маметкуля поставили на берегу большой белый шатер, крытый войлоком. Пленник с любопытством огляделся. Знакомый шатер – никак от Таузана казакам достался.

Первый ковш меда поднял Ермак.

– Послужили наши казаки Богу и Руси! – вымолвил атаман. – Помянет еще нас русский человек, когда придет на сибирскую землицу. Так за воинство, живот свой тут положившее!

– Да будет так, Ермак Тимофеевич, – откликнулся отец Вакула и приложился к меду.

Маметкуль поколебался мгновение, но встал и поднял ковш:

– За всех вас и Ермака!

Вскорости казаки запели и каждый, кто чем мог, хвалиться начал. Даже захмелевший Маметкуль в спор полез:

– Где найдешь лучших лучников? Да только у нас в земле Сибирской! Стрела, как игла, пронижет дуб.

– Все верно, добрые у тебя лучники, царевич, – в охотку согласился Ермак. – Много нашего храброго люда побили они, немало наших перекалечили. Но дозволь сказать: не пронизать стреле дуба, а вот свинцовой пчелкой глубоко врежешь! Глянь, царевич!– за поясом у Ермака две пищали были с чеканными стволами. Взглянул на них Маметкуль и лицом потемнел:

– Для храбреца милее сабельный бой. Нет на свете лучше сибирских клинков.

– Погоди! – протянул мускулистую руку Ермак и предложил: – Уж коли на то пошло, в деле и испытаем. Айда на простор!

Они вышли из шатра на берег, осиянный майским солнцем. Стали друг против друга.

– Моя сабелька справной работенки. Не солжет против себя! – уверенно вымолвил Ермак, подкинул серебряную монету и на лету рассек ее пополам.

Маметкуль просиял, но тут же крикнул:

– А моя – лучше! Гляди!

Он засучил широкие рукава бешмета[7], подбросил деревянный шар, услужливо поданный ему отцом Вакулой, и мгновенно, на лету, прошел через него острием сабли; не дав затем распасться половинкам, царевич снова сверкнул клинком, и шар распался уже на четыре части.

– Любо! Хороша рубака! – похвалил Маметкуля отец Вакула.

– Да, в честь с таким тягаться! – согласился Ермак и велел добыть длинный волос из конского хвоста. Принесли волос и доску гладкую. Ермак сам опоясал доску волосом, выхватил вновь саблю, блеснул глазами и так ловко прошелся лезвием вдоль, что волос распался надвое.

– Эдак мы с Ванькой Машковым в юности шалили, – весело сказал он, вспомнил друга и тут же помрачнел…

А Маметкуль даже онемел от изумления. Затем, придя в себя, сказал: