— Только есть одна проблема: я рассказала Анджеле, что мы с тобой встречались и что, вероятно, мы снова увидимся, но уже вместе с Роберто.

— Ну и что?

— Она тоже хочет прийти.

Джулиана долго молчала, а потом ответила:

— Джанни, вы с Анджелой мне очень нравитесь, но с ней тяжело, она вечно во все сует свой нос.

— Я знаю.

— А ты можешь ничего ей не говорить про нашу встречу?

— Нет, не получится. Она так или иначе узнает, что я виделась с тобой и твоим женихом, и перестанет со мной разговаривать. Лучше не надо.

Еще несколько секунд тишины, и потом она согласилась:

— Ладно, пусть тоже приходит.

С этого мгновения у меня бешено колотилось сердце. Я так боялась показаться Роберто необразованной и неумной, что потеряла сон и чуть было не позвонила отцу, чтобы расспросить его о жизни, смерти, Боге, христианстве и коммунизме, а потом использовать его ответы как фундаментальные истины, если между мной и Роберто начнется беседа. Но я утерпела и не позвонила, мне не хотелось смешивать жениха Джулианы, который казался мне почти небесным созданием, с приземленным убожеством моего отца. К тому же я постоянно думала о своем внешнем виде. Как мне одеться? Что нужно сделать, чтобы казаться хоть чуть-чуть миловиднее?

В отличие от Анджелы, которая с детства уделяла большое внимание гардеробу, я, с тех пор как начался затяжной кризис, демонстративно старалась не выглядеть хорошо. “Ты некрасивая, — решила я, — а некрасивый человек вызовет смех, если начнет прихорашиваться”. Поэтому моим единственным пунктиком стала чистота: я то и дело мылась. В остальном же я пряталась от мира, надевая все черное, или, наоборот, сильно красилась, носила яркие цвета, вела себя подчеркнуто развязно. Однако на сей раз я пробовала то одно, то другое, пытаясь понять, можно ли найти нечто среднее, что сделает мой внешний вид вполне приемлемым. Поскольку я себе никогда не нравилась, в конце концов я решила, что главное — выбрать цвета, которые хорошо сочетаются друг с другом. Крикнув маме, что иду гулять с Анджелой, я выскочила из дома и помчалась пешком вниз по виа Сан-Джакомо-деи-Капри.

Из-за волнения мне было дурно; пока фуникулер грохотал, как обычно, медленно спускаясь к пьяцца Амедео, я боялась, что споткнусь, ударюсь головой и умру. Или рассвирепею и выцарапаю кому-нибудь глаза. Я опаздывала, я обливалась потом, я беспрерывно поправляла руками волосы, боясь, что они прилипнут к голове, как это иногда случалось с Витторией. Придя на площадь, я сразу увидела Анджелу — она махала мне рукой, сидя за столиком бара, и уже что-то пила. Я подошла, села рядом; пригревало солнышко. “А вот и наши жених и невеста”, — сказала моя подруга, и я поняла, что они стоят у меня за спиной. Я не только не разрешила себе повернуться, но даже не приподнялась, как сделала Анджела, а осталась сидеть. Я почувствовала невесомую руку Джулианы у себя на плече (“Привет, Джанни!”), взглянула краем глаза на ухоженную ладонь, на рукав коричневого жакета, на выглядывавший из-под него браслет. Анджела уже произносила первые вежливые фразы, теперь и мне полагалось что-нибудь сказать, хотя бы ответить на приветствие. Но выглядывавший из-под рукава браслет был тем самым, который я возвратила тете; от удивления я даже не смогла поздороваться. Виттория, Виттория… Я не знала, что и думать, она действительно была такой, какой ее описывали родители. Она забрала браслет у меня, своей племянницы, и, хотя казалось, что она без него жить не может, отдала крестнице. Как сияло это украшение на запястье Джулианы! Оно казалось поистине драгоценным.

18

Вторая встреча с Роберто доказала, что из первой мне почти ничего не запомнилось. В конце концов я все-таки поднялась; Роберто стоял чуть позади Джулианы. Он показался мне очень высоким, выше метра девяноста, но усевшись, словно сложился, тесно сжал все части тела и вместил их в кресло, чтобы не занимать много пространства. Я помнила человека среднего роста, а на самом деле он был другим — крупным и одновременно маленьким, умеющим по своей воле расправляться или сворачиваться. Он был красив — намного красивее, чем я думала: иссиня-черные волосы, большой лоб, блестящие глаза, высокие скулы, красиво очерченный нос, а рот, ах, этот рот с ровными, белыми-пребелыми зубами, казавшимися на фоне смуглой кожи пятнами света. Но его поведение сбивало меня с толку. Большую часть времени, пока мы сидели за столиком, он не проявил ни малой доли таланта оратора, который продемонстрировал в церкви и который оставил в моей душе глубокий след. Он говорил короткими фразами и невыразительно жестикулировал. Лишь глаза у него были такие же, как когда он выступал у алтаря, — замечающие малейшую деталь, чуть ироничные. В остальном он напомнил мне застенчивых преподавателей, на чьих лицах читаются добродушие и понимание: их не боишься, они не только вежливо, ясно и четко задают вопросы, но и не перебивая и не выражая своего мнения выслушивают ответы, а в конце объявляют с доброй улыбкой: “Можешь идти”.

В отличие от Роберто, Джулиана нервничала и болтала без умолку. Она представила нас жениху, наделив каждую множеством замечательных качеств; говоря, она словно светилась, хотя и сидела в тени. Я решила притвориться, будто не замечаю браслет, хотя он то и дело вспыхивал на тонкой руке и я невольно думала: возможно, как раз в браслете и скрыт волшебный источник исходящего от нее света. А вот в ее словах света не было, они оставались тусклыми. Зачем она так много болтает, подумала я, что ее тревожит? Разумеется, не наша красота. Вопреки моим ожиданиям, Анджела была, как всегда, красива, но в одежде соблюла чувство меры: юбка была короткой, но не слишком, кофточка прилегающей, но без глубокого выреза; хотя она все время улыбалась и вела себя непринужденно, особых попыток выглядеть соблазнительно я не заметила. Я же сидела, как мешок с картошкой, — я и казалась себе таким мешком, хотела им быть — серая, зажатая, округлая грудь погребена под курткой: все, как я и задумала. Так что Джулиану не мог тревожить наш внешний вид, мы не могли с ней соперничать. Я догадалась, что ее волнует другое: вдруг мы окажемся не на высоте. Она, очевидно, намеревалась предъявить нас жениху как доказательство того, что у нее есть знакомые из хороших семей. Надеялась, что мы ему понравимся, потому что живем в Вомеро, учимся в лицее и вообще приличные люди. Короче говоря, она позвала нас, чтобы доказать, что постепенно стирает с себя Пасконе, готовясь стать ему достойной спутницей в Милане. Вероятно, из-за этого — а вовсе не из-за браслета — я разнервничалась еще сильнее. Мне не нравилось, что меня показывают, я не хотела чувствовать себя так же, как когда родители демонстрировали друзьям, что я научилась делать то-то, говорить так-то: понимая, что обязана показать себя во всей красе, я всегда тушевалась. Вот и сейчас я сидела молча, с пустой головой, и даже нарочно пару раз взглянула на часы. В результате Роберто после обмена любезностями в основном сосредоточился на Анджеле, разговаривая с ней как типичный преподаватель. Он спрашивал: какой у тебя лицей, хорошее ли у него здание, есть ли у вас спортзал, сколько лет твоим учителям, нравятся ли тебе уроки, чем ты занимаешься в свободное время? А она в ответ все говорила и говорила голоском уверенной в себе ученицы, улыбалась, и смеялась, и рассказывала забавные вещи об одноклассниках и учителях.