— Если тебе что-то не нравится, нужно это менять.

— Разве я могу изменить сотворенный Богом мир?

— Конечно, мы для этого и созданы.

— А как же Бог?

— И Бога, если это необходимо.

— Осторожно: ты сейчас богохульствуешь.

На мгновение мне показалось, что Роберто тронут тем, что я стараюсь не отставать от него; его глаза заблестели. Он сказал:

— Если богохульство поможет мне сделать хоть маленький шаг вперед, я буду богохульствовать.

— Серьезно?

— Да. Мне нравится Бог, и я сделаю что угодно, даже то, что его оскорбит, чтобы приблизиться к нему. Так что советую тебе не торопиться разносить все в пух и прах: погоди немного; в Евангелии сказано куда больше, чем ты пока там обнаружила.

— Есть много других книг. Я прочитала Евангелие только потому, что тогда, в церкви, ты говорил о нем и мне стало любопытно.

— Перечитай его. Там сказано о мучениях и о кресте, то есть о страданиях, которые смущают тебя сильнее всего.

— Меня смущает молчание.

— Ты тоже молчала добрых полчаса. А потом, как видишь, заговорила.

Анджела весело воскликнула:

— Возможно, Бог — это она и есть!

Роберто не засмеялся, а я с трудом сдержала нервный смешок. Он сказал:

— Теперь я знаю, почему запомнил тебя.

— И что же я такого натворила?

— В твоих словах много силы.

— В твоих еще больше.

— Я не нарочно.

— А я — нарочно. Я высокомерна, я вовсе не добрая и часто бываю несправедлива.

На этот раз он засмеялся, а мы трое — нет. Джулиана негромко напомнила ему, что у него другая встреча, что опаздывать нельзя. Она сказала это с досадой, показывая, что ей жаль расставаться с приятной компанией; потом встала, обняла Анджелу, вежливо кивнула мне. Роберто тоже попрощался с нами. Я вздрогнула, когда он ко мне наклонился — он расцеловал меня в обе щеки. Как только Джулиана и Роберто ушли, Анджела потянула меня за рукав.

— Ты произвела впечатление! — с восторгом воскликнула она.

— Он сказал, что я читаю как-то неправильно.

— Неправда. Он не только выслушал тебя, но и стал с тобой спорить.

— Да ладно, он спорит со всеми. А ты, между прочим, все болтала да болтала, ты же вроде собиралась к нему липнуть?

— Но ты велела мне этого не делать. Да я бы и не смогла. Когда я видела его с Тонино, он показался мне дурачком, а теперь я убедилась — он просто волшебник.

— Он как все.

Я продолжала говорить о Роберто слегка презрительно, хотя Анджела все время пыталась меня успокоить фразами вроде: “Нет, ты только сравни, как он обращался со мной и как обращался с тобой; вы были как два профессора”. Потом она стала подражать нашим голосам, пародировать наш диалог. Я строила рожи, хихикала, но в душе ликовала. Анджела была права — Роберто побеседовал со мной. Но этого было недостаточно, мне хотелось снова и снова говорить с ним — и прямо сейчас, и вечером, и завтра… всегда. Но это было невозможно, радость постепенно угасала, уступая место привычной изнуряющей раздражительности.

19

Мне быстро становилось хуже. Встреча с Роберто словно доказала: единственный дорогой мне человек — единственный, кто за время недолгой беседы сделал так, что меня как будто наполнило приятно возбуждающее облако, — существовал где-то совсем далеко и мог уделить мне лишь несколько минут.

Вернувшись, я обнаружила, что дома на виа Сан-Джакомо-деи-Капри пусто, слышался только шум города, мама ушла повидаться с одной из своих самых противных подруг. Мне стало одиноко, а главное — не было ни малейшей надежды на избавление. Чтобы успокоиться, я прилегла на кровать, попыталась уснуть, но внезапно встрепенулась, вспомнив про браслет на запястье у Джулианы. Я была взволнована, наверное, мне приснился дурной сон, тогда я набрала номер Виттории. Она ответила сразу, но “алло” прозвучало так, словно она в этот момент с кем-то ругалась: она выкрикнула это слово, явно ставя точку во фразе, которую еще громче прокричала за мгновение до того, как зазвонил телефон.

— Это Джованна, — почти прошептала я.

Виттория заговорила тише.

— Отлично. Чего тебе надо?

— Я хотела спросить про мой браслет.

Она перебила:

— Твой? Глянь-ка, до чего мы дошли — ты мне звонишь, чтобы сказать, что он твой? Джанни, я с тобой была даже слишком добра, но теперь с меня хватит, пора тебе знать свое место! Браслет принадлежит тому, кто меня любит, надеюсь, я ясно тебе объяснила?

Нет, не ясно, по крайней мере, я ничего не поняла. Я чуть не бросила трубку, мне было страшно, я даже забыла, зачем звонила, видимо, я попала не вовремя. Тут я услышала, как Джулиана кричит:

— Это Джаннина? Дай мне ее. И тихо, Виттория, тихо, замолчи!

Сразу за этим раздался голос Маргериты — видимо, мать и дочь пришли к моей тете. Маргерита сказала что-то вроде:

— Витто, ради бога, оставь ее в покое, девочка здесь ни при чем.

Но Виттория продолжала орать:

— Ты слышала, Джанни, тебя тут назвали девочкой! Ты у нас девочка? Так? Тогда зачем ты встреваешь между Джулианой и ее женихом? Ну-ка ответь, вместо того чтобы доставать меня разговорами про браслет. Ты что, хуже моего братца? Отвечай, я слушаю: ты еще большая зазнайка, чем твой отец?

Сразу же раздался вопль Джулианы:

— Хватит, ты с ума сошла! Прикуси язык, ты не понимаешь, что говоришь!

Тут связь прервалась. Я осталась стоять с трубкой в руке, сама себе не веря. Что там происходит? И почему тетя так на меня набросилась? Наверное, я зря сказала “мой браслет”, наверное, я им помешала. Но ведь я все сказала правильно, она сама мне его подарила. И позвонила я ей не ради того, чтобы получить браслет обратно, мне просто хотелось понять, почему она не оставила его себе. Почему она так любит этот браслет и в то же время постоянно пытается от него отделаться?

Я положила трубку и снова прилегла. Наверное, мне и правда приснился дурной сон, он был как-то связан с фотографией Энцо на кладбище — от тревоги я не находила себе места. А теперь еще эти наложившиеся друг на друга голоса в телефоне, они все звучали у меня в голове, я только сейчас поняла, что Виттория рассердилась на меня из-за сегодняшней утренней встречи. Очевидно, Джулиана только что рассказала, как все прошло… Но что же такого обнаружила в ее рассказе Виттория, что вывело ее из себя? Жаль, что меня там не было и я не слышала рассказ Джулианы. Если бы я услышала ее объяснение, я бы наверняка поняла, что произошло на пьяцца Амедео.

Снова зазвонил телефон, я подскочила; отвечать было страшно. Потом я подумала, что это может быть мама, опять пошла в коридор и осторожно взяла трубку. Джулиана тихо сказала: “Алё”. Она извинилась за Витторию, шмыгнула носом; наверное, она плакала. Я спросила: