— Европейцы не очень охотно ведут дела с девушками, пусть даже и очень хорошенькими, — заявила Мадлен, вспомнив собственные мытарства.

— Тем не менее, они проявят большее внимание к египтянке, которая носит красивые платья, умеет держаться в обществе и посещает театры, чем к той, что скрывает лицо под чадрой и не смеет заговорить ни с одним мужчиной, кроме отца, мужа и собственных сыновей. Вы согласны? — Мадлен кивнула. Омат шумно вздохнул. — Мои сыновья, а их было четверо, умерли в возрасте, близком к младенческому. Рида — старшая, всем ее сестрам нет и пяти. Ей предстоит защищать интересы семьи. Долг перед близкими — превыше всего, мы начинаем внушать это детям с пеленок. И добиваемся послушания.

— Да, — сказала Мадлен после короткой паузы. — Мне известен этот порядок.

— Вот-вот. А потому я покорно прошу вас дать Риде несколько необходимых советов. Как, например, ей держаться в театре и на балу. Что следует говорить. Она хорошо владеет французским и сносно — английским, но мало владеть языками, надо уметь поддерживать разговор. Надо знать, с кем можно танцевать, а с кем нет, и как правильно держать в руке веер. Кстати, веера у француженок все еще в моде?

— У некоторых, — сказала Мадлен, глядя на гостя с некоторым смятением.

— У каких? У старых или у молодых? — продолжал допрос египтянин. — Риде стоит осваивать веер?

Мадлен развела руками.

— Месье Омат, я не была в Париже года, наверное, три. — А точнее — двадцать три, подумала она про себя, но вслух ничего не сказала. — Когда я покидала его, веера были в ходу на балах, а в театр их не брали. Но мода меняется быстро, и сейчас все, возможно, иначе.

Омат угрюмо кивнул.

— Европейское непостоянство, — буркнул он. — Нам этого не понять. Правда, я свыкся с ним, но какой в нем прок, так и не разобрался. Одежда — это одежда, у нас она точно такая же, как лет сто или двести назад. Пустыня диктует, что нам носить. У нее особенный норов.

— Как и у швейцарской зимы, — усмехнулась Мадлен. — Не будем спорить о вкусах. Скажу откровенно: ваша просьба приводит меня в замешательство. Не знаю, смогу ли я быть вашей Риде полезной, да и захочет ли она прислушаться к постороннему для нее человеку?

— Захочет, — заверил хозяйку гость. — Иначе я ее высеку и буду сечь до тех пор, пока она не поймет, что к чему.

Мадлен напряглась.

— Мне это не по нраву. Обещайте не наказывать девочку.

Омат рассмеялся.

— Я ведь глава большого семейства и должен держать своих домочадцев в узде. — Он просверлил Мадлен пристальным взглядом. — В Европе родители тоже имеют власть над детьми.

— Да, — вздохнула Мадлен. — В этом вы правы. — Трость и пощечины были главными средствами воспитания в семье Монталье. Отец легко пускал в ход в первое, мать прибегала ко второму. — И все же побои относятся к области пережитков, их следует избегать.

Омат усмехнулся.

— Еще один радикальный взгляд. Думаю, вы с ним расстанетесь, как только обзаведетесь своими детьми. Как может ребенок понять, что позволительно, а что нет, если не подвергать его наказанию? Боль урезонивает строптивых, лучшего воспитателя не найти. Что в мире начнется, если исчезнет опаска? Наступит анархия. Европу уже лихорадит. — Он встал, собираясь откланяться. — Но я дам вам слово не трогать Риду, если все пойдет хорошо. Согласны вы на таких условиях ее наставлять?

— Что ж, приходится согласиться, — кивнула Мадлен, машинально протягивая египтянину руку. На этот раз Ямут Омат пожал ее, чем привел хозяйку в недоумение.

— Значит, будем считать, что вопрос решен, — сказал благодушно он. — Я пришлю за вами людей, скажем… завтра.

— Завтра? — переспросила Мадлен и поиграла бровями. — Завтра, пожалуй, не выйдет. Разве что дня через три. — На деле день-другой не имели значения, однако ей захотелось выяснить, насколько уступчив ее визави.

— Договорились, через три дня. — Египтянин причмокнул. — Отлично, мадам де Монталье. Я велю Риде приготовиться к встрече…

— Лучше, — довольно невежливо перебила гостя Мадлен, — если Рида приедет сюда. Думаю, здесь она будет менее скованна. Ваша вилла, несмотря на всю ее роскошь и европейские детали убранства, все же остается египетским домом. Здесь же во всем ощущается европейский уклад. Кроме того, — добавила она, вдохновленная внезапной идеей, — я велю своей горничной подать нам чай и покажу Риде журналы, привезенные из Парижа и Рима.

Омат внимательно выслушал всю тираду.

— Весомые аргументы. Хорошо, через три дня мою дочь привезут к вам… когда?

— Часа в три, — сказала Мадлен. — Я обещаю принять ее в европейской манере. — Она помолчала. — Хотя, признаюсь, не представляю, чем это ей сможет помочь.

— Одной вашей беседы с ней будет достаточно, чтобы превратить меня в вашего должника, — ответил с низким поклоном Омат. — Моя дочь также в свое время найдет способ выразить вам благодарность.

Мадлен уловила в его голосе недобрую нотку, но предпочла пропустить ее мимо ушей.

— Надеюсь, то, что мы с вами затеяли, принесет пользу Риде, — сказала она и добавила: — Будет неплохо, если она приедет ко мне со списком вопросов, какие бы ей хотелось задать.

— Она вас ими засыплет, — усмехнулся Омат. — Любопытство так же свойственно ей, как и всем женщинам мира. — Он помолчал. — Уверен, вы понимаете, что я имею в виду, мадам, ведь у вас это качество развито в степени, приближающейся к безграничной.

Он широко улыбнулся, Мадлен ответила ему тем же, но, когда гость ушел, помрачнела, прошла в свою спальню и кликнула Ласку. Та появилась из гардеробной, где зашивала рукав амазонки, и, критически хмурясь, выслушала рассказ госпожи.

— Кажется, у нас появилась проблема, — подвела итог сказанному Мадлен. — Мне ясно одно: месье Омат не находит нужным считаться с мнением своей дочери и настроен любыми путями сделать из нее то, что задумал. Мне неприятно, что я становлюсь орудием в чьих-то не очень чистых руках.

— Тогда зачем же вы согласились? — резонно спросила горничная.

— Не хочу его злить. Он богат, влиятелен, у него обширные связи. Ему ничего не стоит устроить мне тут веселую жизнь. — Мадлен задумалась. — А девушку все же жаль. Отцовскими стараниями она в конце концов превратится в полуегиптянку-полуевропейку, однако сидеть между двумя стульями не удавалось еще никому. — Тут внимание ее привлекла раскрытая дверь гардеробной. — Как думаешь, что мне надеть? У них в доме перебывало достаточно европеек, так что девочку надо сразить чем-нибудь необычным.

Ласка свела губы в трубочку.

— Чем же? — спросила она.

— Я видела у нее три бальных платья, — продолжала Мадлен, проходя в полумрак гардеробной. — Одно просто великолепное. Атлас цвета морской волны, бельгийские кружева. Стоит, наверное, целое состояние. Завышенная талия, золотая косичка на пояске. Лиф щедро расшит турмалинами, там их не менее дюжины. Не платье, а сказка. — Она внимательно рассматривала собственные наряды. — Надену это. Из темно-красного бархата. Вряд ли я стану носить его в этом климате, но свою службу оно сослужит. Девочка просто ахнет, или я не права?