— Красное вас состарит, — заметила Ласка.

— Ты считаешь? — задумчиво пробормотала Мадлен. — Ладно, я пока не решила, но на всякий случай приготовь и его.

Она уже собиралась вернуться в спальню, но тут под ногами ее что-то зашевелилось.

— Ойзивит, — рассмеялась Мадлен и наклонилась, чтобы взять кота на руки. — Где же ты обитаешь?

Кот не снизошел до объяснений, но замурлыкал, когда его почесали за ушком.

— В конюшне, — ответила за животное Ласка. — Ловит там крыс и хватает за ноги поваров, отчего те смертельно пугаются.

— Что поварам делать в конюшне? — удивилась Мадлен, перекладывая кота на плечо. Тот, пытаясь удержать равновесие, выпустил коготки. — Перестань, ты меня поцарапаешь, — пожурила любимца хозяйка, вынося его из темной комнатки в спальню, где, впрочем, было не намного светлей.

— Они хранят кое-какие припасы в пристройке, — сказала служанка. — Жалуются, что он вопит как сам дьявол.

— С него станется. — Ойзивит беспокойно задергался, и Мадлен отпустила его.

«Славное существо, — подумала вдруг она, глядя, с какой важностью кот шествует к двери. — Ему все равно, какова ты на деле, ешь ты или не ешь и отражаешься в зеркалах или нет. Жаль, что у этих тварей короткая жизнь».

— Что-то не так, мадам? — нарушила молчание Ласка.

— Нет. У меня просто… как это говорится… отвратительное настроение.

Ласка пожала плечами.

— Из-за Омата? — Она принялась зажигать лампы. — Вы проведете ночь здесь?

— Большую ее часть, — рассеянно отозвалась Мадлен.

— Не хочу показаться дерзкой, мадам, — продолжила горничная, — но у меня легкий сон, и поэтому я время от времени замечаю, что вы иногда отлучаетесь — на час, а то и дольше. Но к рассвету всегда возвращаетесь. — Она повернулась к хозяйке. — Если у вас есть возлюбленный, то я умею молчать.

Мадлен опешила и на секунду замялась, подыскивая слова.

— Нет у меня никакого возлюбленного, Ласка, — сказала она. — По крайней мере, в том смысле, в каком ты это себе представляешь. И… я вовсе не распутная женщина. Просто временами меня охватывает беспокойство и я не могу заснуть. — Можно было, конечно, обрезать Ласку, но вопрос бы остался открытым, и той, чего доброго, взбрело бы на ум проследить за своей госпожой.

— И куда вы отправляетесь? — нерешительно поинтересовалась служанка.

— Обычно иду к развалинам. Иногда поздней ночью там можно почувствовать то, что ускользает от тебя днем. — Мадлен взглянула на горничную. — К руинам слетаются призраки, и я себя чувствую не такой одинокой.

— О, мадам! — Ласка округлила глаза.

— Не пойми меня прямо, глупышка. Просто в таких древних местах, как Фивы, живет эхо прошлого. Я стремлюсь услышать его. — Мадлен прикоснулась к старомодному жемчужному ожерелью с единственным крупным гранатом в центре. Его в середине прошлого века ей подарил Сен-Жермен. — И вспоминаю голоса старых друзей.

Ласка потупилась.

— Простите, мадам. Я и не думала, что здесь вам так плохо. Мне казалось… что у вас роман с доктором Фальке. Гюрзэн, по крайней мере, в этом уверен.

— Нет, — с грустью сказала Мадлен. — Доктор Фальке порядочный человек. Он далеко не заходит, чтобы…

— Не опорочить вас, — договорила за нее Ласка. — Рада слышать. Я так и сказала брату Гюрзэну: никаких, мол, тайных любовников у вас нет.

— Одни сновидения, — прошептала Мадлен, зная, что Ласка ничего не поймет. Две ночи назад она посетила доктора Фальке и, не позволив ему проснуться, пробудила в нем страсть. Немцу достался еще один дивный сон, оплаченный капелькой крови на шее, ей — сама жизнь.

Ласка зажгла все лампы.

— А нельзя дать понять ему, что вам хочется большего?

К такой степени откровенности Мадлен была не готова.

— Ласка, мои отношения с доктором Фальке тебя не касаются, — строго сказала она. — Следи за своим язычком и не суйся куда не надо. — Слова были резкими, но звучали без гнева.

— Я и не собиралась соваться, — обиделась Ласка.

— Знаю. Но тем не менее сунулась. Египет тебя распустил. — Мадлен потянулась к узлу своих темных блестящих волос и, вынув шпильки, велела: — Ступай, принеси воду, а то у меня полно песка в голове.

— Неудивительно, — заметила Ласка, раздраженно дернув плечом, но тут же опомнилась, в душе понимая, что хозяйка права. Между прислугой и господами всегда существует черта, заходить за которую неразумно. — Где поставить лохань? — залебезила она. — Прямо здесь или…

— Или, — распорядилась Мадлен. — Сегодня хороший вечер.

— Очень приятный, — подхватила служанка. — В такой вечерок грех сидеть взаперти.

— А я и не собираюсь, — строго сказала Мадлен. — Поворачивайся, у меня чешется голова. — Она распахнула стеклянную дверь и вышла на галерею. — Пустыня с виду такая чистенькая, а вот поди ж ты. — Губы ее недовольно скривились. — И принеси шерстного жира.

— Шерстным жиром пользуются только крестьяне, — осмелилась Ласка на крохотный бунт.

— Шерстным жиром пользуются разумные люди, — возразила Мадлен. — А еще прихвати бутылку с фиалковым маслом.

— У нас его маловато, — сказала Ласка, вынося на галерею столик для омовений. Ящик его был полуоткрыт, там лежали щетки и мыло. — Я сбегаю за водой.

— Да, будь добра, — уронила Мадлен, внимательно глядя на далекие и неясные очертания храма. Не сводя глаз с развалин, она расстегнула замочек на шее и собрала ожерелье в кулак. Крупный гранат грел ее пальцы. О, Сен-Жермен, почему же ты так далеко? «Глупый вопрос, ведь в его присутствии ты начинаешь чахнуть, — подумалось ей. — Ты просто не можешь дарить другим свои ласки, а любовь, у которой нет шанса разрешиться физически, ведет к энергетической дистрофии. Так что Египет, развалины и раскопки — это всего лишь стремление выжить, а не бегство от нескончаемых мук». Довольная столь софистическим выводом, Мадлен усмехнулась и положила локти на балюстраду.

— Мадам, — послышался голос Ласки, уже колдующей над лоханью, — я принесу вам стул?

— Что ж, принеси, — сказала Мадлен, перебирая в руке ожерелье.

— А брат Гюрзэн скоро вернется?

— Насколько я знаю, да, — прозвучало в ответ.

* * *

Письмо Эрая Гюрзэна, посланное из Фив братии монастыря Святого Понтия Пилата в Эдфу.

«Братья мои именем Господа, молитвы мои с вами! Я обдумал ваши слова и готов уехать отсюда ради себя самого и чести монастыря, если вы окончательно утвердились во мнении, что, оставаясь здесь, я погублю свою душу. Но мне все же хочется вам сказать, что нет ни одной убедительной причины считать, будто я тут чем-то рискую. Вдумайтесь, о каком риске может идти речь? Мадам де Монталье женщина добродетельная, а я дал обет Богу. Да, действительно, она не замужем и не вдова, но вы ведь знали об этом и раньше. И принимали на веру все, что счел возможным сообщить о ней Сен-Жермен. А теперь почему-то начинаете сомневаться в его словах, что очень сильно меня беспокоит.