Да. Финал. Ноги подкосились и я, расчетливо упал, во тьму.

Я очнулся перед костром, в котором едва тлели угли. За спиной намело сугроб, и он неплохо защищал от ветра. Я посмотрел на левую руку. Кровь на морозе быстро свернулась и закупорила рану коричневой коростой. Все-таки Мессир, что- то зацепил. Хорошо, что он не достал своим клинком до кости. Было бы гораздо хуже. Я залез в сумку и вытащил пузырек с лекарством от боли. Оно не поможет мгновенно, но мне еще идти мили и годы. Я вытащил пробку зубами и выпил его весь. Какая гадость эти зелья Ши. Какая гадость! Передо мной сидела Серафим в том же легком сером платье до пят, полностью открывавшем шею и руки. Сброшенные перья лежали вокруг нее неопрятной пестрой кучей. Она поежилась, потерла руками плечи. Достала из перьев жемчужину и положила ее на ладонь.

— Ты знал, что «нет» скажу я? Мастер… — Серафим вдруг бросила закрытый жемчуг в костер.

— Хотя я и проводник, Серафим, я не могу видеть все тропы разом. — Прекрасная Серафим, великолепная, и совершенно далекая, смотрела мне в глаза.

— Что же. — Она поднялась и осмотрелась вокруг. Легко набросила на тело перья, и снова села пестрой птицей напротив. — Когда то крылья были и у тебя, мечник. — Я заскрипел зубами от боли. Лекарства Ши действовать еще не начали, и мне приходилось терпеть.

— Я помню, Серафим. Мы все были другими. Открой тропу. Мне нужно идти дальше. — Серафим посмотрела в черное низкое небо. Хлопнула крыльями, и тяжело подминая ими морозный воздух, исчезла за сугробами. Костер неожиданно ярко вспыхнул, оранжевые языки взметнулись искрами вверх. Да… Тропа свободна. Я вздохнул с облегчением. Можно было идти. Стеклянное озеро находилось совсем рядом. Но…

Но в голове билась навязчивая, словно голодный комар мысль — война шла всегда. Если я открою новую тропу, то Хартланду и Терре нужно будет учиться жить иначе. Учиться или вспомнить? Нужна будет новая правда. Чья? Какая? Я покачал головой. Как же много вопросов. Как же много. Искать ее на старых тропах? Но я обошел все. Уйти еще дальше на юг я уже не мог. Не мог ни тогда когда я шел вдоль ручьев крови или к чертогам учителей, ни тем более отсюда из восточного предела Хартланда, где всего в нескольких милях от меня застыло искрящимися льдами стеклянное озеро.

Я снял шлем, набрал полную пригоршню колкого жесткого снега, растер лицо и шею. Дальше на юг уходили только пилигримы и барды. Я не был ни тем, ни другим и тем более и те и другие тратили на поиски всю свою жизнь. Кроме всего прочего, мне нужно было знать наверняка, что искать. Нужно было искать учителя. Одного из таких я знал, но дойти до него не представлялось никакой возможности. У него было узкое осунувшееся лицо с остроконечной бородой уставшие темные глаза и венец из колючего терна.

Я усмехнулся. Терра короновала его, таким образом, считая, что его слова и следы белый прибой слижет за пару дней, но им уже две тысячи лет. Терра забыла его слова, но Хартленд еще помнил. Правда, это было очень далеко на юг. Настолько далеко, что…

В подбородок кольнуло острие заколки звезды второго небесного иерарха. Иерарха архитектора. Я подтянул к себе походную сумку. Достал из нее пергамент и стило. Пергамент был изрисован почти весь, и места на нем оставалось не слишком много. Я с нежностью протер чистое желтоватое пятно, на котором еще что-то могло уместиться. Подул на замерзшие пальцы. Я никогда не рисовал тропы. Тем более их начало. Если я не могу попасть туда, куда мне нужно, то почему бы мне не построить, то, что нужно здесь?

Стило привычно заскользило по шершавой бараньей коже, выстраивая ряды латников с каплевидными щитами. Плотно сбитые лавы тяжелых всадников в остроконечных шлемах. Широкое поле и шеренги тех, кто снова пришел на земли Хартленда. Правда Хартленда родилась на этом поле. Здесь были сказаны самые важные слова и сделано самое важное. Здесь с груди великого воина мне нужно было взять с собой лик учителя в терновом венце и золотым сиянием вокруг головы вместо боевого шлема.

Снега вокруг меня, высокие безмолвные мертвенно прекрасные скалы разлились желтым бесконечным ковыльным полем. Подул прохладный осенний ветер. Я услышал храп коней и тонкий звон стали в кольчугах и мечах.

Получилось. Мне оставалось добавить в углу пару языков пламени для, того, чтобы я смог вернуться обратно, и как только я дорисовал последнюю искру — серое тяжкое небо накрыло меня с головой. Я встал на пошатывающихся ногах за крупами лошадей первой лавы тяжелых всадников, и глубоко вдохнул влажную изморозь поздней осени.

Ни мои доспехи, ни мое оружие не годились для ратного боя. Не смотря на то, что я был мечником, мой клинок был слишком короток для того, чтобы биться пешим или конным. Тем более, мне не нужно было побеждать в этой битве. Это была битва Хартланда. У меня была своя.

Я встряхнул плечами, проверяя — хорошо ли лежит на плечах панцирь. Расслоил свой клинок на два сияющих жадных лезвия и сделал несколько взмахов. Я давно не бился двумя мечами, очень давно. Нужно было дать телу вспомнить — как это делается.

В расчетах мечников я был не строевым воином. Я был «лыкарем». Я не носил щита, потому, что бился в толпе в одиночку, и он больше мешал, чем помогал. Я бился, как правило, сразу с двумя или тремя противниками, хотя, если научился биться с тремя — дальше количество уже не имело значения. Нужно было просто не упасть, поэтому самой страшной раной, которую мне могли нанести — это были раны в ноги.

Если я бился в сече, то в мои задачи входило уничтожение «оральщиков». Мои навыки были слишком ценными для того чтобы тратить их на пехоту или всадников. Для этого были «копейщики» и «рубщики».

Оральщики поднимали в атаку тех, кто струсил, побежал, или потерялся в горячке сечи. Оральщики не шли в первых шеренгах, поэтому, мне всегда приходилось пробиваться через щиты мечи и копья для того, чтобы добраться до того, кто поднимал их в бой снова. Тяжело ранив оральщика или убив его, я выводил из строя сразу трех — пятерых воинов противника.

Не понимая своих целей и задач, они теряли свою боевую значимость. Останавливались и почти