себе эту веселую ситуацию, но легче не стало. Осознание бесконечного настолько сильно вдавливало меня в снег, что сопротивляться этому было практически невозможно. Колени подгибались, и я материл Ши на всех языках, какие знал за то, что он не добавил в свое зелье, что ни будь из его веселящих снадобий. Я хорошо помнил наставления Зрячего Ангела, когда он рассказывал об одиночных походах по горным снегам. Самым опасным врагом в них и было то самое одиночество. Та самая бесконечность и кажущееся бессилие перед предопределением. Именно поэтому опытные ходоки, никогда не уходили в снега в одиночку. Даже ругань того кто идет с тобой в связке дает силы. Он поднимет тебя на ноги, если ты упадешь, и ты не дашь ему заснуть, если напарник станет слишком слаб, чтобы идти дальше. Боль в суставе была сильной, но привычной. Она не могла выдернуть меня из тяжкого желания лечь в снег и заснуть. Я распихал почти остывшие угли костра сапогом и засунул левую руку в самое его нутро. Опять левую. Может потом мне ее вообще отрезать? Если будет это потом? Я смотрел, как пузыриться на ладони кожа и не чувствовал боли. Да, боль приходит позже. Я вытащил руку из костра и жалобно заскулил. Боль пришла и она оказалась гораздо сильнее, чем я на то рассчитывал. Но боль сумела вернуть мне меня. Кем и чем бы я ни был, я снова мог соображать и понимать, кто я и что мне делать. У меня был напарник, верный, честный и ни разу меня не предавший. Я повернулся и сделал пару шагов к своей лошади. Она спряталась за сугробом. Легла на бок и позволила ветру припорошить себя снегом. Я, пошатываясь и проваливаясь в снежную крупу почти по пах, припадая на левую ногу, подошел к ней и с нежностью стал сбрасывать с ее тела белые морозные хлопья. Мальва, почувствовав меня, всхрапнула, резво поднялась на ноги и опустила голову мне на плечо.

— Ничего, милая. Все хорошо. — Я почесывал ее под гривой, и она благодарно жмурила свои фиолетовые глаза с длинными ресницами. Я стоял и думал — как же мне подняться в седло. Если я не сумею это сделать — мы погибнем оба. Нога не слушалась. Рука ныла, и я едва превозмогал боль. Я потянул Мальву за повод, приказывая ей лечь. Да. Теперь это стало возможным.

Я с трудом взобрался в седло. Дернул за уздечку, поднимая Мальву на ноги. Битвы не всегда сеча. Но как было — так и осталось. Лошадь и всадник — одно целое. Падет один. Падет и другой.

Мальва, подрагивая кожей, всхрапывала и дергала удилами. Потихоньку продвигалась на восток. Снежный покров доходил ей до колен, и она с трудом находила опору для копыт. Я не мешал ей. Лошадь знает лучше, что делать в таких обстоятельствах. Солнце лениво выбиралось из-за горизонта, и ночная темень постепенно уступала место не слишком радостному пейзажу. Слева и справа в небольшом отдалении поднимались крутые гранитные скалы, поросшие кое, где мхами и чахлыми сосенками, отчаянно цепляющимися за жизнь. Через расщелины пробивались яркие, но холодные лучи. Ощущение того, что я приближаюсь к самой границе мироздания, не отпускало. Через час скалы и огромные камни стали ниже, но сбросили с себя все признаки жизни. Да. Абсолют совершенен и он не достижим. Но, по сути, он так, же мертв как красиво ограненный бриллиант. В нем много ярких огней, но, ни капли жизни. Все замирало и останавливалось при приближении к стеклянному озеру. Все находило свое место и свой абсолютный порядок. Скалы внезапно закончились, и под копыта Мальвы легли мелкие льдины озера, в котором никогда не водилась рыба, не было ярких водяных цветов. Только холод. Только порядок. Только идеал и совершенство. Единственное, что притягивало взгляд, и не было совершенным — это стоявшие поодаль фигуры мужчин, застывших в позах отчаяния и боли. Вросшие в ледяной панцирь, они взывали к Маат, но, похоже, было на то, что она так и не услышала их. Да. Это были проводники. Зрячий Ангел видел их. Видел, как они приходили, но не увидел, ни одного, из тех, у кого получилось вернуться. Я не думал о том, как мне достучаться до Маат. Как мне поднять ее с десятимильной глубины. В голове тяжко билась кровь, и что-то придумывать было сложно. Тропу к тону Маат я искал все свои жизни. Как, в прочем, делают это многие. Все тропы вели к ее трону, я понял уже давно, что разум тут бесполезен. Сердце молчало. Оставалось только надеяться и ждать, чтобы оно, наконец, сказало. Хоть, что то…

Мальва, скользя подковами по стеклянному панцирю озера, внезапно остановилась, словно знала, что дальше идти не имеет смысла. Закачала осторожно головой, выдергивая уздечку из рук. Да. Я оказался в центре круга из застывших фигур проводников. Наверное, именно отсюда они взывали к Маат. Я спешился, поклонился им. Встал на одно колено, уперев клинок перед собой. Мир вам. Даже Диана не смогла добраться сюда для того, чтобы забрать тела и отдать их Перевозчику. Некому было положить им два медных пятака на глаза. Некому было плакать над ними. Проводники. Сколько же вас? Сколько вас, павших на своих тропах? Тех, которые никуда не привели, или оказались ничем. Но, если проводник открывает новую тропу, то за ним обязательно пойдут следом. Спустя годы она станет дорогой из прочного камня, вокруг нее вырастут города деревни. По ней поедут повозки, перевозя товары и скарб. Слева и справа заколосятся хлеба. Появятся сады. Запоют птицы. На базарах в городах начнут торговаться и ссориться из-за полушки за фунт. Да, только вряд ли кто вспомнит, что все началось с того, что однажды кто-то из нас решился в отчаянии или надежде сделать всего один шаг в сторону от торных путей. Я качнул головой. Следы. Следы проводников хранит серая пустошь. Если кто-то захочет — он сможет всегда найти имя проводника открывшего новую тропу. Только желающих их знать было не слишком много. Жаль.

Превозмогая боль, я сполз с лошади. Встал на колени и, сняв перчатку, голой ладонью убрал снежную порошу с небольшого кусочка льда. Вода подо льдом была абсолютно прозрачной. Я увидел в черной глубине яркую оранжевую точку. Скорее всего, это и были чертоги Маат.

Я сел рядом с торосом оперевшись на него спиной. Ветер колкий и жгучий забирался под панцирь. Холодил тело. Мальва, стоявшая рядом,