меня. Сделав глубокий вдох, я отправила в рот еще одну оливку, добавляя ее косточку к влажной кучке подобных ей на столе.

Мужчина наклонился ко мне.

– Me puedo unir a ustedes? – спросил он. Я не ответила, и он повторил попытку на английском: – Могу ли я присоединиться к вам?

Его глаза были такими же безмятежно-голубыми, как и его рубашка. Казалось маловероятным, что из-за разговора с обладателем этих глаз могло произойти что-то плохое. Я одобрительно кивнула, и он, улыбнувшись, придвинул свой стул к моему, дергая камеру за ремешок.

– Спасибо. В толпе становится одиноко, – он указал на мой стакан. – Что вы пьете?

Не дождавшись моего ответа, мужчина позвал официанта и попросил jarra de sangria[45].

– Выглядит слишком аппетитно, чтобы не попробовать, – добавил он. – Я – Лукас, – и он протянул руку. Рукава его льняной рубашки были закатаны, обнажая на руках тонкие золотистые волоски.

Сама не знаю как, но имя тут же слетело с моих уст:

– Джессика.

– Привет, Джессика. Откуда ты приехала?

Нас прервал официант, принесший гигантский кувшин сангрии, в котором ломтики апельсина, как лепестки кувшинок, плавали над нижним слоем потемневших скоплений фруктов. Лукас освежил мой бокал, наполнил свой и произнес тост:

– За молодоженов!

Я было хотела сделать вид, что не понимаю, о ком он, но моя рука уже поднялась, и послышался звон бокалов.

– Я так рад быть здесь, – сказал Лукас. – Приятная смена обстановки после Лос-Анджелеса.

– Я удивлена, что ты проделал весь этот путь.

Он изумленно приподнял брови:

– Шутишь? Это отличное задание. Обожаю этот город.

– Но разве не опасно оставлять свой пост? За все время, что я здесь сижу, не видела, чтобы кто-нибудь из ваших сдвинулся с места.

Он пожал плечами:

– До полудня ничего не начнется, это точно. В этой стране никто раньше палец о палец не ударит, – он улыбнулся. – У меня уже есть позиция, и ребята подержат ее для меня. Время от времени мы помогаем друг другу таким образом. Кроме того, я верю, что делать перерывы просто необходимо, чтобы не сойти с ума. Алкоголь поможет расслабиться. Знаменитости не любят, когда папарацци на взводе. Только подумай. Вот ты бы повернулась и улыбнулась тому, кто практически кричал бы на тебя? Ты много передаешь тоном своего голоса. Они могут это почувствовать. Когда ты их зовешь, нужно уметь управлять собой. Сделать так, чтобы они захотели посмотреть именно на тебя, – отодвинув стул, он положил ногу на ногу. – У тебя знакомое лицо. Ты из Лос-Анджелеса?

Я едва выдавила из себя улыбку.

– Я знал, – подмигнув, он снова поднял свой бокал. – Тогда еще один тост: за город ангелов.

Мы выпили, и Лукас снова наполнил мой бокал. Непонятно как, но кувшин был уже полупустым. Я весь день не ела ничего, кроме оливок, но не ощущала голода.

– Ты до сих пор не сказала, что привело тебя сюда. Не думаю, что ты случайно оказалась в отпуске и теперь наблюдала за этой церковью.

Солнце в этот день было безумно ярким, превращая металлические столики кафе в светоотражающие диски. Я чувствовала себя заточенной в своих солнцезащитных очках – в ловушке, но в безопасности. Я наконец согрелась, но сердце все еще бешено колотилось. Мне хотелось поговорить с кем-нибудь. Я решила, что ничего не произойдет, если я откроюсь одному дружелюбному фотографу. Выдержав паузу, я сделала большой глоток сангрии и ответила:

– Я друг семьи.

Едва слова слетели с моих губ, я почувствовала, что пересекла черту. Лукас изменился в лице и расцвел. Он выпрямился на стуле.

– В самом деле?! Не могу поверить в свою удачу!

По моему телу разлилось тепло. Я ухмыльнулась.

– Думаешь, я шучу? Знаешь, сколько людей там, – и он указал на толпу возле церкви, – хотели бы поговорить с другом семьи?

Подняв брови, я сделала еще глоток. На его лице сверкнула злодейская улыбка, и я почувствовала, как мое лицо вспыхнуло. Моя рука поднесла бокал к губам, и я сделала еще один большой глоток.

На столе появился очередной кувшин. Я начала говорить, и Лукас придвинул свой стул ближе. Он заказал еду на ломаном испанском. Проходила минута за минутой, но я не видела лица официанта, хотя знала, что тарелки убираются и приносятся новые. Я видела только лицо Лукаса, приятную геометрию его глаз и губ, плавный переход от носа ко лбу. Было ощущение, что я смотрю на его лицо уже целую вечность и оно давно отпечаталось в моей памяти.

Я понимала, что говорила уже долго, без остановки читая свой монолог, но не могла остановиться, а он и не перебивал. Он лишь внимательно слушал, кивая или наклоняя голову в решающие моменты, еще больше располагая к продолжению рассказа. Я чувствовала, будто улавливаю в нем какую-то мягкую глубину, которая становилась все больше по мере того, как я говорила, отражаясь во мне такой же глубиной. Истории из жизни про Мичиган, колледж и случай на мосту вылетали из меня в эту пропасть. И теперь, когда я произнесла твое имя, когда мой рассказ приближался к роковому финишу про Малибу и Рафаэля, в моем горле образовался ком. Я сглотнула. Я забыла про церковь, забыла, где я находилась. Это было похоже на исповедь перед встречей с Богом. Сделав глоток сангрии, я положила руку на стол ладонью вниз, чтобы остановить его вращение.

– Они все время ссорятся. Они так сильно поссорились в ресторане «Чекони», что Элиза в слезах выбежала в дамскую комнату. Она была в панике.

Лукас кинул сочувствующий взгляд.

– Все дошло до того, что метрдотелю пришлось попросить их уйти.

– Боже мой, как унизительно.

– Вся правда в том, что Рафаэль – ужасный человек! – выкрикнула я так, что брызги полетели изо рта. – Элиза совершает огромную ошибку. Она это знает, но не хочет это признавать. Есть еще более ужасные вещи, которые касаются его и о которых она даже не подозревает.

Подняв свой бокал, я влила в себя остатки его содержимого. Разбухшие дольки апельсина коснулись моих губ, затем вся фруктовая масса увядшей окровавленной гущей упала обратно на дно бокала.

– О, этого не может быть, – нахмурился Лукас. Его лицо было напряженным, он безостановочно моргал. – Что уж такого ужасного может быть в нем? Ты назвала себя другом семьи, значит, он твой друг тоже, верно?

Где-то в глубине души я знала, чего он добивался. Я слышала, как мой внутренний голос предупреждал меня на каком-то забавном, непереводимом языке.

– Я могу рассказать об этом, – твердо заявила я.

Продолжая рассказ во всех подробностях,