* * *

Заказав в одной из забегаловок по пути чашку кофе и пиццу с грибами, я неторопливо пережевывала пищу, когда мой мобильник напомнил о себе.

— Привет, это Геннадий, — раздался в трубке взволнованный голос.

Надо же. А я ведь и не предполагала, что человек по имени Геннадий Делун может быть настолько взволнован, поэтому даже перестала жевать.

— Что у тебя опять? — не очень довольно спросила я.

— Я такое обнаружил — ты не поверишь!

— Интриган! — обозвала я его, прихлебывая кофе. — Чего тебе от меня нужно?

— Ты не поверишь! — взахлеб повторил Делун и продолжил: — Я тут откопал бумажку, на которой моя бабка пыталась изобразить свое генеалогическое древо, и здесь такое…

До меня потихоньку стал доходить смысл того, что мне хотел сказать Делун. Отставив чашку с недопитым кофе в сторону — все равно это бурда какая-то! — я в возбуждении буквально прокричала в трубку:

— Да, говори же ты скорей! Не тяни кота за хвост!

— Не знаю, насколько написанному можно верить, но, судя по записям, у меня, оказывается, есть родная тетка!

Я выдохнула.

— Ну и что? Возможно, она умерла в детстве, а тебе просто до сих пор об этом неизвестно.

— Могу тебя заверить, что о ее существовании знала одна лишь бабка и никто больше!

Неужели новая зацепка? Новая версия, которую мне придется разматывать, как спутавшийся моток пряжи?

— Где ты сейчас? — задала я вопрос, который, предполагаю, Делун хотел услышать.

— Дома. Перебираю бумаги в шкафу и делаю, как видишь, открытия…

Дома, это значит на квартире, принадлежавшей Ксении Даниловне. Генка уже считал ее своим домом.

— Сиди на месте и жди меня. Скоро буду.

Пицца так и осталась недоеденной, а кофе недопитым. Придется обедать за ужином.

Горящие глаза Делуна, показалось мне, продырявили меня насквозь.

— Теперь ты понимаешь, что за штучка была моя бабка! — с порога выдал он, тут же схватил меня за руку и повел в комнату Ксении Даниловны.

Положив передо мной пожелтевший листок, Геннадий ткнул в то место, которое затронуло его больше всего. Почерк Ксении Даниловны имел сильный наклон вправо и отличался убористостью. Схема, запечатленная на бумаге, выглядела следующим образом. В центре фамилия, имя, отчество самой Ксении, в девичестве — Голубкиной. Рядом — ее муж — Делун Константин Григорьевич. Вниз и вверх отходили линии, ведущие к предкам семейной четы Делун. А вот вправо находились их дети — Евгений Константинович Делун, Анатолий Константинович Делун, но самой первой числилась Голубкина Елизавета Сергеевна. Да. На описку совсем не похоже.

После детей следовала запись внуков, которые имелись у Ксении Даниловны лишь по линии Евгения Делуна. Напротив имени Елизаветы Голубкиной стояло тире и жирный, несколько раз обведенный шариковой ручкой знак вопроса.

— Как тебе это нравится? — не терпелось услышать мою реакцию Геннадию. — Вот где копать-то надо было с самого начала! А ты меня подозревала!

— Рано радуешься! — остудила я его. — Этот клочок бумаги дает новое направление в расследовании, но еще ничего не доказывает. И здесь также может быть пусто.

— Сначала я тоже, как ты, предположил, что Елизавета могла умереть в младенчестве, ведь в генеалогическое дерево записывают всех, даже тех, кто не дожил до года. Но тогда зачем этот знак вопроса? Зачем, я тебя спрашиваю?

Делун чувствовал эйфорию от того, к каким потрясающим выводам он пришел, поразмыслив над содержанием желтой бумажки.

— Елизавета Сергеевна — незаконнорожденная бабкина дочь, — продолжал поучать меня Геннадий, не сообразив, что я давно и сама все поняла. — А знак вопроса стоит потому, что ей не было ничего известно о судьбе родной дочери. Наверняка бабуля спихнула дочку в детский дом.

Делун все понял правильно. Видимо, что-то не заладилось у Ксении Даниловны с отцом Елизаветы, раз она дала дочери свою фамилию. Где эта женщина? Чем занимается?

— Мне понравилось быть детективом! — заявил мне Геннадий, откинувшись на спинку дивана и запрокинув руки за голову. — Возьми меня к себе в пару, будем работать вместе.

Восторгов Делуна я не разделяла. Появился еще один серьезный подозреваемый, неизвестный мне доселе. У Елизаветы, похоже, были весьма веские причины для того, чтобы разделаться с родной матерью.

А Делуна стало зашкаливать.

— Что бы ты без меня делала! — нагло заявил он, наклонившись совсем близко к моему лицу.

— Повесилась бы в сортире, — на полном серьезе ответила я. — Жизнь без тебя лишена смысла.

Делун многое бы отдал, чтобы эти слова прозвучали из моих уст с драматическим надрывом. Но увы. Он услышал лишь жалкую насмешку в свой адрес.

— Этот пергамент я возьму себе, — заявила я, отойдя от окна, возле которого рассматривала генеалогическое древо, и направляясь к двери.

— Ладно, — нехотя откликнулся Геннадий, немного поостыв после моих язвительных слов в свой адрес. — Ищи уже быстрее, а то я сдохну от любопытства.

Я хотела уже захлопнуть за собой дверь, но Делун придержал ее ногой.

— Как движется дело по обнаружению и доставке хозяину украденных бабкиных денег? — спросил он, и на его лице опять возникло выражение насмешливости, которое я уже привыкла видеть.

— Потихоньку, — ответила я расплывчато и посчитала наш разговор на этом завершенным.

— Ты совсем не работаешь, а только получаешь с бедного Толика деньги, — бросил Делун мне в спину. — Если бы я сам взялся за поиски украденных денег по-серьезному, то уже давно бы нашел.

На его колкий выпад я, как умная женщина, не обиделась, а лишь иронично улыбнулась, что задело нахала гораздо сильней.

* * *

Человек, сидевший напротив меня, — сухонький старичок с постоянно дергающимся левым веком. Давно перешагнув пенсионный рубеж, он все не прекращал работать. Да и нельзя сказать, что он отбивал хлеб у молодых. В ПТУ номер 76, где обучали радиомонтажников, быть преподавателем непрестижно.

— Запомнил я ее только по одной причине, — рассказывал старичок, характерно для своего возраста причмокивая губами. Мы сидели в холодном классном помещении за облезлой партой. — Фамилия у девочки была, как у моей любимой актрисы Ларисы Голубкиной. Если б не это — ни за что бы не осталась в памяти. Серенькая была. Посредственность, одним словом. Бесхарактерная к тому же, хребта не имела. Все курить — она курить, все пить — она туда же. Училась плохо — на троечки. Учителя ее за уши тащили, потому что жаль было детдомовскую. Хоть она не первая и не последняя такая у нас была, но больно уж никчемная. Потому и жаль.

— О ее судьбе после окончания ПТУ вам ничего не известно?