С этими словами Боров нажал на ручку прибора, и голову Гаттака пронзила запредельная боль. Перед глазами одна за другой пронеслись пять ярких вспышек. Парень почувствовал, как проваливается куда-то, он падал все ниже и ниже во тьму, и чем дальше он проваливался, тем гуще эта тьма становилась. Затем чувство падения сменилось чувством невесомости, боли уже не было. Гаттак словно завис в пространстве, не ощущая своего тела. Как долго он пребывал в таком состоянии, он не понял — чувство времени размылось настолько, что сориентироваться уже не представлялось возможным. Секунды растягивались в вечность, одновременно с этим казалось, что вечность сжимается до крохотного мгновения. Гаттаку не удавалось думать, он вообще ничего не осознавал. Он просто был. Где он? В каком состоянии? Как долго он тут находится? Кто он вообще такой? Десятки, сотни вопросов яркими вспышками возникали в его голове, но все они тут же угасали, так и не получив четких и ясных ответов. Что-то мешало сосредоточиться. Что-то или кто-то. Гаттак ощущал себя самым одиноким существом во всей вселенной, но где-то на задворках сознания мелькала мысль, что он тут не один. Кто-то был рядом, присутствовал незримо. Кто-то могущественный, кто-то властный. Тот, кто контролировал сейчас все.

Через пару мгновений, а может, и через пару лет (чувство времени было утрачено) разведчик начал осознавать себя. Он был. Он не понимал, где именно он был, но точно мог ощутить себя как личность. Хаотично всплывавшие в сознании мыслеобразы постепенно упорядочивались, и вот он уже смог вспомнить свое имя, смог вспомнить, как выглядит и во что одет, смог дать оценку состоянию своего физического тела. Урона нет, все органы и системы на месте и функционируют нормально. Появились понятия объема и ощущения тела в пространстве, стало ясно, где верх, а где низ, где вперед, а где назад. Вернулись и зрительные ориентиры. Нет, вокруг по-прежнему была кромешная тьма, просто теперь эту тьму он ощущал и понимал, что если перед ним появится свет, то он его точно увидит.

Гаттаку стало страшно. Непонятное, необъяснимое чувство, которое сковывало не только тело, но и волю. Страх мешал осознанию происходящего, не позволял мыслить рационально. Парень и сам не мог бы себе объяснить, чего именно боялся. Казалось, что вокруг ничего нет, но он сам — просто есть. Есть вне времени и пространства. Есть, вопреки всему. Похоже, что именно это ощущение и вызывало в нем животный страх. Быть и одновременно с этим не быть было хуже всего, хуже самой смерти.

А после в голове появилось еще одно странное ощущение — Гаттак почувствовал, как в него что-то вливается. Сначала медленно, по капле, затем уже тонкой струйкой. С каждой секундой это ощущение усиливалось, напор вливаемого нарастал, и уже через пару минут голову Гаттака разрывало на части. Казалось, продлись эта пытка еще немного, и за этой ужасной процедурой неминуемо последует взрыв. Череп разорвет на части, а все его содержимое разлетится в пространстве.

Внезапно пришло четкое осознание того, что именно наполняет Гаттака — это была информация, огромное количество информации. То были чьи-то мысли, чьи-то переживания, чья-то воля. За ними последовали воспоминания — сотни, тысячи, десятки тысяч разрозненных картинок. Гаттак видел чьи-то лица, какие-то локации, природные ландшафты, нереальные по красоте и масштабу города, замысловатые механизмы, летательные аппараты, космические корабли, сложные приборы, картины. Слышалась дивная музыка, божественное пение, звучали глубокие философские изречения и пророческие стихи.

Гаттак вдруг понял: в его мозг перекачивают информацию из чьей-то чужой головы. Не успел разведчик задаться вопросом, чью же личность внедряют в его тело, как последовало осознание. Последняя картинка, которую парень успел увидеть перед тем, как вновь провалиться в беспамятство, ответила на все вопросы. Гаттак оказался в незнакомом месте, и сознание услужливо дало подсказку — это был корабль небесных людей. Перед ним находилась гибернационная капсула, в комнате, кроме него, были еще люди. Девушка, лежащая на полу, двое мужчин, один из которых был ранен — у него не было руки. Странно, но это обстоятельство никак не мешало ему держать на мушке другого человека. Гаттак не мог влиять на то, что происходило в этой комнате, сейчас он был просто наблюдателем. И наблюдал он последние секунды жизни своего господа — Леонида Боровского. То было не действие, то было его воспоминание.

Внезапно мужчина, стоявший перед Гаттаком, бросился на него, однорукий выстрелил, вспышка света ослепила парня. Цели нападавший не достиг — пораженный выстрелом, он рухнул на пол, туда, где лежала девушка, и накрыл ее своим телом. Гаттак понял, что этот мужчина все еще жив — сработало защитное поле, выстрел лишь сбил его с ног.

— Какая глупая смерть, — сказал Гаттак, точнее, тот, в чьей голове он сейчас находился. — Даже в смерти его жены было больше смысла. Добей его!

Однорукий тут же перевел свой пистолет на сбитого с ног противника, но выстрелить не успел. В комнате внезапно погас свет, отовсюду посыпались искры, вспышки выстрелов слепили, затем кто-то бросил светошумовую гранату. Гаттак потерял всякие ориентиры, а когда зрение вернулось, обнаружил себя сидящим на полу за капсулой. Тот, кем он был, сфокусировал свое внимание на группе захвата. Ему почти удалось взять под свой ментальный контроль одного из тех, кто с боем пробивался в отсек. Победа в схватке была близка, но внезапно все оборвалось.

Следующая картинка больше походила на запись с камеры наблюдения под потолком. Свет вновь включился, в комнату вошли какие-то люди и принялись оказывать помощь тем, кто был ранен. Незнакомцы о чем-то разговаривали, но Гаттак уже не слушал. Его взгляд был прикован к тому, кем он был еще минуту назад. Леонид Боровский с размозженной головой лежал на полу прямо за капсулой. Боровский-человек погиб. Единственное, чего не понимал Гаттак, это то, каким же образом он может видеть сейчас то, что видит. Если тот, чьими глазами он наблюдал схватку, мертв, то каким образом он сейчас видит происходящее после его смерти?

— Я загодя оцифровал свое сознание.

Ответ в голове Гаттака прозвучал одновременно с завершением «трансляции», перед глазами вновь была только тьма.

— Ты Бор? — догадался Гаттак.

— Да.

— Ты в моей голове?

— Да.

Гаттаку вдруг стало не по себе, следующий вопрос задавать он боялся. Если Бор сейчас находится у него в голове, то где в таком случае находится он сам, Гаттак?

— Мы оба в твоей голове, — словно прочитав его мысли (а может, так оно и было), ответил Бор. — Два сознания в одном теле.

— Но как такое вообще возможно?

— Для меня нет ничего невозможного.

— Но зачем?

— Ситуация начала выходить из-под контроля, — спокойно ответил голос, — иногда необходимо личное вмешательство. Хочешь сделать хорошо…

— Сделай сам, — закончил мысль Гаттак.

— Именно.

— И как же мы будем уживаться в одном теле?

— Ты не боишься меня, — заметил Бор, — это хороший признак.

— Хороший признак?

— Да. Это означает, что внедрение прошло штатно. Твое сознание справилось и расщепилось надвое без последствий для твоего организма.

— А раньше ты это делал?

— Пытался, — признался Бор, — но допускал ошибки. Сознание не приживалось.

— А сейчас?

— А сейчас мне нужен ты. Точнее, твое тело и твои навыки.

— В каком смысле?

— Я больше двух сотен лет существовал в этом мире лишь в цифровом виде. Я создал то общество, в котором ты и подобные тебе живете припеваючи. Я дал вам все, но, к сожалению, вы оказались существами неблагодарными.

— Мы? О ком именно ты говоришь? О низших?

— Высшие, низшие… — презрительным тоном сказал Бор. — Нет никакой разницы. Я говорю о вас, о людях.

Гаттак растерялся.

— О какой неблагодарности ты говоришь? Мы любили тебя всем сердцем, всею душой. Мы молились тебе, мы верили тебе, мы верили в тебя.

В голове Гаттака прозвучало некое подобие смеха, хотя смехом в общепринятом смысле этот звук назвать было сложно. Смех был сымитирован — грубо, сухо, неправдоподобно, а от того жутковато.

— Ты говоришь лишь за себя, человек. Говоришь о том, во что сам хотел бы верить. Но разве ты сам себе веришь? На протяжении всей твоей жизни я сопровождал тебя. Я слышал все твои мысли, видел