– Это какие?

– Да почти все, – махнул рукой незнакомец. – Начиная со стихов и заканчивая всеми этими бессмысленными штуками вроде телефонного аппарата, «волшебных фонарей» и, да простит меня Бог, беспроволочного телеграфа.

Дюк склонил голову набок.

– Чем, интересно, вам телефон с телеграфом не угодили? Полезные же вещи!

– Полезные… – незнакомец пожевал губами, вокруг его рта появились старческие складки. – Может быть. Но чего стоит эта польза по сравнению с тем вредом, который приносят устройства? Они облегчают работу человеческого ума. Ум наш, имея потребность в работе и теряя возможность удовлетворить ее, ржавеет, чахнет, делается бессильным.

– Хм, – сказал Джейк, – давайте по существу.

– А чего стоит аппарат который позволяет нам обходиться только голосом или краткой запиской? Мы разучились ждать. Мы стараемся не писать длинных писем. Наши мысли все проще и все короче. Чего мы будем стоить через двадцать лет? Да ничего.

– Но ведь никто не заставляет все время пользоваться телеграфом. Это просто средство.

– Поверь, морячок, в таких средствах нет нужды. Мы ее только выдумали.

– Но ведь бывает, например, необходимо быстро сообщить…

– И о чем?

– Ну… о себе.

(У Дюка екнуло сердце).

– О себе? – незнакомец сложил локти за головой и засмеялся. – Мы придаем слишком большое значение своей особе. Я без всего этого обхожусь. Никогда не пользовался и не собираюсь.

– А, – Джейк подумал, – кинематограф? Иллюстрированные журналы?

– Тоже ерунда. Эрзац. Попытка отвлечься от пустоты существования.

– А часы? – спросил М.Р. уже просто из интереса.

– На редкость бесполезная вещь, – немедленно ответил незнакомец. – Мы выдумали время, чтобы спешить, тем самым пытаясь уверить себя в собственной значимости.

– Я, кажется, понял, – покивал Дюк. – Ну, а что тогда имеет смысл?

Незнакомец рассмеялся.

– Вот этот вопрос мне нравится, морячок. Очень нравится.

Он оглядел, прищурившись, обоих компаньонов.

– Смысл, говоришь. Да ничего его не имеет. Все суета. Все, за что мы так цепляемся, есть не более, чем привычки, выдуманные искусственно человеком с единственной целью чем-то занять свое бесполезное существование. Настоящая жизнь вот, – он кивнул на веселящихся моряков. – Вот это она и есть. Во всей своей красе.

Двое джентльменов оценили настоящую жизнь во всей своей красе и повернулись опять к философу.

– И вам она нравится? – поинтересовался Джейк.

Незнакомец снова рассмеялся.

– Нравится? Это бессмысленное слово. Законам мироздания безразлично, нравятся они нам или нет.

Д.Э. страшно хотелось возразить. Но как?

– Слушайте, – произнес вдруг Дюк, – а что же ваши стихи? Ну хорошо, они не стали известны, но зачем-то вы их писали? Что хотели сказать?

Улыбка философа слегка лишилась веселости.

– Я уже говорил это. Я, как многие, был грешен тщеславием.

– Ну, не знаю, – нерешительно сказал М.Р. Маллоу. – Всегда думал, что стихи пишут, как бы это сказать, по зову сердца. И потом, их ведь напечатали? Значит, кому-то они уже понравились.

– О-хо-хо! – незнакомец расхохотался. – Сначала я жаждал вознестись на вершины славы, затмить собой солнце, покорить умы человечества, и тому подобный треск. А потом понял одну вещь. Даже стань я знаменит как Сьюкинсон, как Блейк, как Лонгфелло, даже как Байрон – для меня ничего бы не изменилось.

– Кто это – Сьюкинсон?

– Очень известная персона в том городе, где я имел несчастье родиться. Неважно, морячок. Важно, что все суета: слава, деньги, твои собственные мысли…

– Слава – вещь неплохая, – заметил Джейк. – Почему бы и не мечтать о ней? Что в этом такого?

– Слава – вещь бессмысленная, – незнакомец оскалил свои крупные зубы. – Она ничего не дает ни уму, ни сердцу.

– А деньги? – Джейк откусил заусенец на большом пальце. – На деньги можно много всякого интересного сделать.

– Да, много всякой чепухи можно сделать на деньги.

– А что, – не отставал Д.Э., – больше вы ни о чем не мечтали? Только об этом?

– Что ты меня все время перебиваешь, болтливый морячок? – гость насмешливо дернул бородкой. – Об этом ведь и речь: подступись к любой мечте, поверти ее в руках, рассмотри как следует, и ты увидишь…

– Знаете, сэр, – Д.Э. встал, засунул было руки в карманы, но покачнулся под скрип переборки, чирьи напомнили о себе и он был вынужден принять менее независимый вид, – у нас тут небольшое дельце, так что…

– Понимаю, морячок, – усмехнулся неизвестный. – Не бойся, я не спешу.

Он поудобнее устроился на койке.

М.Р., вставший рядом с компаньоном, прочистил горло.

– Мда, – сказал он. – Кхм. Ага.

И двое джентльменов торопливо покинули кубрик.

– Черт, холодно, – Джейк тер нос перчаткой.

– Ага, – компаньон прятал лицо в шарф.

«Матильда» лавировала между льдами. У носа судна желтела, пенясь, вода.

– В Африке, – Дюк закашлялся, – в Африке я буду целыми днями лежать на солнце. Буду есть фрукты и морских гадов. Компаньон, ты как, любишь морских гадов?

– Я все люблю.

Д.Э. представил кусок жаркого так отчетливо, что потекли слюни.

– Ты мне такого не говори, – пригрозил он. – Рано еще.

– Сегодня девятое февраля, – Дюк дышал паром. – Интересно, долго мы еще здесь пробудем?

Когда искатели приключений вернулись в кубрик, первым, что они увидели, был зад Коуэна. Матрос трясся, зарывшись лицом в подушку на койке Джейка и ударяя по ней кулаком. Рядом улыбался лысый незнакомец.

– Пойми, морячок, – услышали они, подойдя ближе, – законам мироздания наплевать. Ты представляешь из себя всего лишь один из бесчисленного множества организмов, которые едят, пьют, не приносят ни особенной пользы, ни особенного вреда, и легко заменяются другим таким же организмом, когда умирают. Ты всего лишь песчинка.

– Ты что говоришь, – пробормотал матрос, поднимая красное, распухшее лицо, – ты что говоришь такое?

Лысый похлопал его по плечу.

– Штука, друг, в том, что это не так уж важно, – задушевно сообщил он. – Мертвому тебе будет все равно.

Коуэн сел на койке.

– Ты что такое говоришь, а? – заревел он. – У меня сестра в Бостоне! Сестра, ты понял, козел бородатый?

И бросился на лысого с кулаками. Драки не получилось, потому что лысый отпихнул матроса и тот налетел на переборку.