Луч выхватил из темноты тело Пьер-Ива Франсуа.

Оно лежало в хижине словно слишком тяжелый мешок, который не стали аккуратно укладывать, а просто уронили.

Пьер-Ив Франсуа явно умер уже давно. Кожа в луче фонарика была неестественно белой. Только шея чуть розовела, усеянная алыми точками свернувшейся крови.

— Фарейн? — попытался еще раз крикнуть Янн. Но из горла вырывался только хрип.

Его жены здесь не было.

Жандарм наклонился, ни до чего не дотрагиваясь, он только смотрел. Правый висок писателя был изуродован багровым кровоподтеком. Под рукой застрял одинокий листок. И он явно не остался от разлетевшейся рукописи. Кто-то положил его туда, чтобы этот листок нашли рядом с трупом, чтобы его прочли.

Янн с бесконечными предосторожностями переложил телефон в левую руку, затем правой потянул бумагу за уголок.

Опустил глаза, и в этот момент телефон коротко тренькнул.

Сообщение! Сообщение от Фарейн — так он думал, пока не начал читать.

До сих пор ты отлично справлялся в одиночку.

Продолжай, не обращайся в полицию.

Если хочешь увидеть свою жену живой.

Кто угодно мог отправить это сообщение с телефона его жены.

Янн несколько секунд покачивался, будто кегля, которая вот-вот упадет, потом прислонился к стволу баньяна. Узлы на стволе, острые ветки впивались в спину, но он не чувствовал боли, весь во власти страха и ярости. Экран мобильника погас, сообщение исчезло, остался лишь луч фонаря, все еще направленный на белый лист, который Янн сжимал в руке.

Глаза сами бежали по строкам.

Всего несколько строк. Еще одно завещание.

До того, как умру, мне хотелось бы…

Оставаться красивой, до самого своего конца, быть в числе тех женщин, которые с годами не увядают, не вызывают жалости, на чьи старые фотографии смотрят без насмешки.

Быть в числе тех женщин, от которых не уходят.

До того, как умру, мне хотелось бы…

Чтобы мужчина сказал мне «Я люблю тебя». Не «Я тебя хочу», не «Ты самая красивая», а только «Я люблю тебя».

До того, как умру, мне хотелось бы…

Покинуть Таити.

До того, как умру, мне хотелось бы…

Стареть, оставаясь здоровой, быть обаятельной бабулей или покончить с собой, как только что-нибудь начнет шалить, или одно, или другое, без всяких компромиссов.

До того, как умру, мне хотелось бы…

Покаяться во всех своих грехах.

До того, как умру, мне хотелось бы…

Чтобы мной обладал талантливый человек (но, поскольку это сочинение предназначено только тебе, милый, ты знаешь, что это желание уже исполнилось… и не раз). Быть твоей музой, вдохновить тебя на роман, хранить в тайне твои вольные признания, пережить тебя и обнародовать их, заставить ревнивиц отдаваться фантазиям, стать бессмертной благодаря твоим словам, мой поэт.

До того, как умру, мне хотелось бы…

Быть матерью, взаправду.

До того, как умру, мне хотелось бы…

Быть самой собой, взаправду.

Мы все собрались среди ночи, как только Янн позвонил в «Опасное солнце».

Нет, Танаэ, это не может подождать. Да, надо всех разбудить.

Янн ждет нас, под дождем, на старом кладбище Тейвитете.

Я проснулась, когда Танаэ принялась что есть сил барабанить в двери.

— Клем, подъем!

Не понимая, что происходит.

— Элоиза, подъем!

Не смея поверить ни единому слову из объяснений Танаэ. Обрывкам незаконченных фраз.

Тело ПИФа найдено на старом кладбище. Он умер.

Янн уже на месте, уехал посреди ночи. Фарейн тоже уехала, а потом пропала.

Мы все набиваемся в старую «тойоту» Танаэ. Три читательницы, три девочки и она сама. Мы без разговоров следуем за хозяйкой пансиона, словно оказались в каком-то кошмаре, как недопроснувшиеся дети, которых родители будят посреди ночи после вечеринки у друзей и несут к машине.

Будто в полусне, я стараюсь вспомнить вечер: льет дождь, я, насквозь промокшая, иду среди пальм к бунгало; жду, что Майма заглянет ко мне, перед тем как лечь спать, мне надо было с ней поговорить про Титину и про все остальное, сказать то, в чем я раньше не решалась признаться, но она не пришла, осталась сидеть перед телевизором с Танаэ и ее дочками, как будто ей вдруг расхотелось со всеми разговаривать, даже со своей подружкой Клем, и с мамой тоже. Почему? Что ей рассказали? Что она нашла?

Танаэ останавливает машину, не доехав пятисот метров до старого кладбища, рядом с прокатной «такомой», с незакрытыми окнами стоящей поперек дороги.

Ливень наконец стихает, превращается в мелкий дождик, кажется, что капли, подхваченные вихрем пассатов, никогда не долетят до земли. Мы поднимаемся, окончательно разбуженные прохладной моросью, с трудом ковыляем по тропинке, превратившейся в грязную горку для катания. Когда мы добираемся до кладбища, дальше нам указывает путь слабый свет фонарика Янна. В темноте, будто фрегаты, летящие следом за траулером, кружит огромная бумажная стая. Машинописные страницы. Разлетевшиеся страницы рукописи, думаю я.

Пьер-Ив… Он и вправду умер?

Рукопись… Неизданная?

И это из-за нее его убили?

Одна за другой мы входим в хижину, это похоже на очередь у мавзолея со стенами из листьев. Я вызываюсь вместе с Танаэ присмотреть за Маймой, По и Моаной, которые не будут участвовать в похоронной процессии. Потом мы собираемся под баньяном. Далеко на юге, над островом Тахуата, небо уже начинает проясняться. Свет почти неотделим от темноты, но я за него цепляюсь.

Ночь закончится. Тьма рассеется. Эта декорация заколдованного места с жертвенными камнями, страшными тики и скрежещущими крестами скоро превратится в залитую солнцем поляну, и самые смелые туристы придут ее фотографировать.

Даже если мертвые останутся мертвыми.

Даже если Пьер-Ив не проснется.

Я машинально трогаю красные зерна своего ожерелья. Оно должно приносить счастье, но, может быть, надо его сильно упрашивать, перебирать зерна, будто четки, сопровождая это долгими молитвами. Потом прислоняюсь к железному кладбищенскому кресту, опираюсь на него поясницей, затылком и плечами, больше ничего не помещается, великовата я для распятия.