Вышла в приемную ― Марк! Меня как будто горячим молоком облили. Осенью тридцать четвертого я была тоненькой и подвижной. Беременность меня не красила ― я располнела, большой живот торчал вперед, задирая подол платья. Смутилась, потом разозлилась и бойко протянула руку:

― А, Марк! Какими судьбами? Надолго? ― и с вызовом посмотрела в красивые черные глаза на смуглом узком лице.

Он не отвел взгляда, сделал вид, что ничего особенного во мне не замечает, лишь крепко пожал руку.

― Я уже свободна! Можем прогуляться, ― предложила я, и он с радостью согласился. Болтаем о пустяках: о погоде в Москве и Харькове, о предстоящих отпусках, возможном месте отдыха. Дошли до ворот. Я увидела, что подходит трамвай, и вдруг побежала к нему. Вскочила на переднюю площадку и помахала Марку рукой ― будто страшно куда-то спешила[44]...

Бирюлево-Товарная ― огромная станция с большой сетью путей для переформирования поездов ― в то время не имела переходного моста. Пассажиры, жившие на нашей стороне, вынуждены были пробираться под вагонами.

Предосторожность требовала осмотреться; как назло, к составу подошел паровоз. И вдруг вижу, неподалеку какой-то мужчина в полувоенном кителе, волоча за собой плачущую девочку лет четырех, лезет под вагон.

― Что вы делаете?! ― в ужасе закричала я и ухватила его за ремень. Он с удивлением оглянулся, но остановился. Состав вздрогнул и тихо покатился. Когда мимо проплывала тормозная площадка, я взобралась на нее и перешла путь. Там снова стена из вагонов. Осторожно спрыгнула, подлезла под другой состав, потом еще под один ― дальше дорога была свободна.

Вдруг шедшая мне навстречу женщина закричала:

― Оглянитесь!

Я подчинилась и услышала свист бутылки в сетке, пролетевшей над моей головой. По девочке я узнала в разъяренном мужике давешнего безумца. На какое-то мгновение ноги подкосились, но все же я побежала.

― Убью суку, все равно убью! ― слышала я, перепрыгивая через рельсы и думая об одном: только бы не споткнуться!

Сразу за полотном железной дороги стояло здание клуба. После бега с препятствиями, я как рыба хватала ртом воздух и никак не могла надышаться. Внутри все дрожало. Прислонилась к стене и, защитив голову руками, стала взывать о помощи. Из клуба тотчас выскочила ватага ребят и навалилась на моего преследователя.

Среди ребят оказался мой младший брат Митя:

― Не бойся, мы его задержим!

Наш дом был виден, но дорога поднималась в горку.

Я одолела половину пути, оглянулась: на земле копошилась груда тел, в отдалении стояла девочка ― и, едва волоча ноги, двинулась дальше. Внезапно какой-то шум поразил слух. Обернулась: пьяный вырвался от ребят и, по-прежнему размахивая бутылкой в сетке, уже настигал меня. А подъем все еще продолжался. На счастье, из-за пригорка появилась пара ― мужчина и женщина. Не раздумывая, заскочила за спину мужчины и присела на корточки.

― Где она?! Дайте ее мне!

Женщина закричала:

― Дерешься со своим, так не лезь к моему!

― Он не мой, не мой, я его не знаю!

Но тут, слава богу, подоспели ребята и снова сбили моего преследователя с ног.

Я ввалилась в дом, к маме, и, скрючившись от боли в животе, зарыдала.

Вечером приехал Арося. Он так испугался за меня и будущего ребенка, что тут же хотел ехать в Москву. Но в животе уже все успокоилось, и мы остались в Бирюлево.

В конце лета возвратились Сонечка и Настя. Настя оказалась в «растерянных чувствах», в глаза не смотрела, тяжело вздыхала, а потом решилась и попросила совета, как ей поступить. Директор столовой в доме отдыха, узнав, что она няня, а не мама ребенка, стала уговаривать ее перейти к ним на работу. Пообещала обучить поварскому делу и устроить в общежитии.

Мы задумались: расставаться с такой преданной няней очень не хотелось, но речь шла о судьбе молодой, полуграмотной девушки, профессия повара для которой была шансом найти свое место в жизни. И мы сказали Насте, что, пожалуй, следует воспользоваться представившейся возможностью.

Расставание было тяжелым, особенно с Сонечкой. Рыдали обе, однако со мной и Аросей Настя попрощалась сдержанно. Уже потом соседка рассказала, что она, оказывается, обиделась на то, что мы ее не отговаривали, не просили остаться, а сразу согласились на уход. Вот и пойми душу человеческую!

Списались с маминой родней из Старого Оскола и вскоре получили телеграмму о выезде к нам новой домработницы.

Встречала ее на вокзале. По растерянному и глупому виду женщины с узлом в руках, одетой в потертый бархатный жакет, в черную, поддернутую на животе юбку и обутой в растоптанные башмаки, догадалась: она!

Подошли к трамваю. Прасковья посмотрела на него с недоумением и спросила:

― А где машина?

― Какая машина?

― А мне сказали, что в Москве все ездят на машинах, а такие-то вагончики и в нашем городе есть!

Наше жилье, разгороженное шкафом, ее тоже разочаровало. Выдала ей белье, сводила в баню, показала магазины, рынок, поучила готовить. Начала сразу учить читать и писать.

― Хозяйка, а когда вы мне ботинки купите?

― Когда поработаешь, ― ответила я, ― еще не знаю, уживешься ли ты?

― А хоть и не уживусь, ботинки купите! Я в деревне свои десять лет носила и ничего, а у вас в Москве как прошлась по асфальтам, так они сразу каши запросили.

― Так потому и запросили, что ты их износила, должен же когда-то им конец прийти.

Не унялась. Купила ботинки, отдала свое платье.

В своих декретных отпусках я получала лишь «по среднему», работа Ароси на радио и в редакции «Истории фабрик и заводов» денежных знаков почти не приносила. А тут, как назло, явился «демон-искуситель» в образе бывшего начальника, главного бухгалтера института горючих ископаемых. Стал он Аросю уговаривать вернуться на работу в качестве главного бухгалтера и экономиста подсобного опытного завода при этом институте. Арося колебался недолго.

― Это не уйдет, ― убеждал он меня, ― я постараюсь сочетать работу с литературным трудом и полностью вернусь к нему, как только ты выйдешь из декрета.

Я сопротивлялась ― верила в его талант, видела изумительную трудоспособность и была убеждена, что он непременно добьется успеха на литературном поприще.

Но матерям отпусков по уходу за ребенком не давали, очередной я уже использовала... И я согласилась.