участке, подумал, что вчерашний разговор в сумерках был ошибкой, непростительной глупостью.

«Может, я был слишком резок, но так лучше», — подумал Максим Андреевич и горько усмехнулся.

Вскоре пришла свекровь Багировой, маленькая старушка, на вид тихая и скромная.

— Здравствуйте, здравствуйте, Матрена Семеновна, — пожал ей руку Говоров, — садитесь, пожалуйста.

Старуха села.

— Матрена Семеновна, у вас нелады в семье. Марфуша собирается уезжать отсюда.

Тонкие губы старухи собрались в оборочку.

— Вольному — воля. Захочет — держать не станем.

Он сказал строго:

— Вы-то, может быть, и держать не станете ее, да сыну — горе.

Старуха вздохнула:

— Кто его знает…

— Вот что, Матрена Семеновна, вы — старшая в семье, сноха вас уважает. От вас зависит ее благополучие. Внука-то любите?

— Какая бабушка своих внучат не любит — разве волчица только.

— Правильно… Уезжать кому-либо из вашей семьи не надо никуда. Скоро вы получите новую квартиру, отдельную — две комнаты, с разными там кладовками. Вам ведь тоже свой угол надо, что с ними, с молодыми, в одной комнате ютиться.

— А как же, конечно, надо, — лицо старухи потеплело. — А огородик-то близ новой фатеры будет ли?

— Будет, Матрена Семеновна, будет. И сад коллективный будет. У вас был сад дома?

— Махонький был.

— Ну, а здесь в коллективном саду получите большой участок. Только знайте, ухаживайте. Видели ведь, наверно, какая громадная площадь огорожена? Все это наш сад будет. Скоро саженцы привезем.

Максим Андреевич умолк, что-то соображая.

— Внук-то у вас дома? Нянчитесь с ним?

— Нет, в садик водим его…

— Так ведь вам совсем скучно день-то одной коротать… Корову надо завести… Вы вот что, Матрена Семеновна, скажите сыну, чтобы он ссуду взял у предприятия, взаймы денег на корову.

— Скажу, скажу, сынок. Коровку-то охота мне… — старуха посветлела. — И совсем как в деревне зажили бы.

— Ну, вот… А сноху, Матрена Семеновна, обижать не надо. Она ведь у нас уважаемый человек на предприятии, депутат… Только жить да радоваться.

— Да нешто, сынок, мы забижаем… Ну, поворчу, когда… мало ли дома бывает! По вечерам ей клубы разные задались…

— Добрее надо быть, Матрена Семеновна. Молодые ведь они с Василием-то. А вы так делайте: пошла сноха в клуб, цыкните на сына: чего, мол, дома-то сидишь. Иди тоже!

Старуха заулыбалась: уж больно прост да весел этот начальник.

— Ну, ладно, буду, нето, говорить так… А сноха ничего у нас и собой видная. Но задириста!.. — Старуха вздохнула. — Уступать, наверно, мне придется.

— А вы не бойтесь молодым уступать — любить вас будут больше.

— Ой ли! — усомнилась старуха.

— Увидите.

— Ладно уж… — махнула она рукой. У дверей вдруг остановилась, спросила:

— В гости-то зайдешь когда-нибудь?

— Зайду, Матрена Семеновна… На новоселье.

— Всего доброго вам, — сказала старуха.

«А хорош начальник… Добрый, веселый».

Но начальнику было совсем невесело.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Коллективный выезд в город, в оперный театр, наконец состоялся.

Максим Андреевич, прогуливаясь в фойе, приветливо кивал направо и налево.

Вот идут Багировы. Чернобровая румяная Марфуша держит под руку своего невзрачного белобрысого мужа Василия, любовно заглядывая ему в глаза.

В черной тонкого старинного сукна тройке, в скромном темном галстуке прошел своей прямой походкой Степан Петрович Шатров с кульком яблок, ни на кого не обращая внимания, потому что еще издали заметил белоснежную косынку Марии Андреевны.

Наблюдая за Шатровым и сестрой, Максим Андреевич радовался. Он понимал, что сестра решилась, наконец, «устроить свою личную жизнь». Это было единственное, что отвлекало его сегодня от мрачных мыслей, от непонятного душевного беспокойства.

Утренний разговор с женой не улучшил настроения Говорова, хотя, казалось, они вполне поняли друг друга.

…Максим Андреевич сидел у себя в кабинете, разбирал чертежи новой торфоуборочной машины. Вариантов было несколько, но Максима Андреевича пока ни один из них не удовлетворял. Он начал набрасывать дополнения, изменения. И, кажется, стало получаться. В этот момент вошла жена. Сев около него, она спросила:

— И сейчас ты на меня сердишься?

— Из-за чего же?

Нина Семеновна кивнула на книжную полку, где стояли сочинения Толстого, потупилась:

— Ну, из-за того, что тогда в Канаше я продала «Анну Каренину» и «Воскресение».

— Что ж делать… — миролюбиво сказал Максим Андреевич, — правда, мне вначале обидно было. Главное — на этих книгах были надписи тебе, а потом, ты сама знаешь, с каким трудом до войны я собирал каждый том Толстого…

— Извини меня, — сказала. Нина Семеновна и виновато приникла головой к груди мужа. — Но я иначе не могла поступить. В Канаше нам жилось трудно.

Максим Андреевич знал, что жене было не так уж трудно. Он аккуратно посылал солидные переводы, сестра работала. И сейчас Нина заговорила об этом просто потому, что взглянула мельком на полку, где стояли произведения Толстого. Кокетничает, ясно. Все это понимал Максим Андреевич, но спорить с женой не мог, да и не хотел. В последнее время он старался быть терпеливым и ласковым.

— Ну, полно. Нечего огорчаться. Достанем и «Анну Каренину»… Ты что-то еще хочешь мне сказать?

— Да… Осенью я думаю поступить на заочное отделение пединститута. Буду географом. Я когда-то страшно увлекалась книгами про путешественников. И собираюсь готовиться к экзаменам… Подбери мне, пожалуйста, для этого книги. Я решила твердо.

Не совсем поверив жене, Максим Андреевич все-таки обрадовался. А может быть, она серьезно решила. Должно же и у нее, наконец, появиться стремление к чему-то…

В фойе все больше и больше прибывало народу. Там и тут мелькали лица соколовцев.

— Видимо, пришел еще один автобус, — сказал Максим Андреевич жене.

— Да, должно быть, последний, — лениво заметила Нина Семеновна. Она была в голубом платье-костюме из модного панбархата. Пышная юбка и жакет в оборках на груди еще больше полнили ее. Жена главного инженера имела весьма представительный вид.

Идя с ней рядом, Максим Андреевич не раз замечал взгляды мужчин и женщин, останавливавшиеся на Нине Семеновне. Но странно, раньше ему это нравилось, он даже в душе гордился женой, а сейчас почувствовал, что внимание посторонних людей к Нине ему безразлично.

— Пойдем, Максим, в зал, — попросила Нина Семеновна. Новые лакированные туфли немилосердно жали, она с трудом шла.

— Нет, погуляем еще немножко. Ты думаешь, это последний автобус от нас пришел?

Нина Семеновна посмотрела на часики:

— Думаю, что да… До начала только десять минут.

И вдруг Говоров отчетливо понял: весь смысл потеряет сегодняшняя поездка, если сейчас здесь он не встретит Елизавету Дружинину.

Прозвучал второй звонок, и Нина Семеновна сказала:

— Ну, идем же, наконец, на свои места.

Раздались плавные, а потом бурные звуки увертюры, которую Говоров так любил, так искусно насвистывал, но ему стало скучно, раздражала