Часами он лежал без движения на полу, сжавшись в комок, обхватив руками и прижав к груди Лизин портрет, и просматривал в воображении который раз одну и ту же сцену: окно, облитый солнцем силуэт, потом ах! - и только юбка парусом. Федор еще больше скрючивался, сжимался, гнал эти воспоминания прочь, но ее НИ-КОГ-ДА он не забудет НИ-КОГ-ДА.

Похоронили Лизу без него. Когда ее тело засыпали землей, он уже просматривал сметы расходов. Хватит, настрадался за эти три дня, больше он этого себе не позволит. Он будет работать, строить, молоть, продавать и ни на миг не даст ее солнечному образу, прекрасному, но жестокому, ворваться в его внутренний мир и заслонить собой все.

…Егоров вышел из кабинета, сцепив руки за спиной, прошел в раздумье по коридору. Сейчас ему надобно отправиться на станцию, посмотреть, как укомплектовали состав, потом поездом в N-ск, в офис, в три у него назначены переговоры с директором Промышленной ярмарки насчет открытия лавки в Главном доме, а еще надо в банк заскочить, строящуюся гавань проинспектировать.

Федор вышел из здания, сел в коляску, махнул рукой кучеру Михе, неповоротливому, тугодумному мужику, так не похожему на быстрого смекалистого Фому, но тот хитрец-пьяница два года как женился по большой любви и уехал в деревню гусей растить. Не хотел его Федор отпускать, да поделать ничего не мог: Фомка на старости так увлекся Лушей, бывшей егоровской работницей и бывшей же любовницей, что перестал пить, волочиться за бабами и решился даже пойти под венец. Так что теперь распутный кучер стал примерным фермером, обзавелся хозяйством и близнецами-мальчишками и жил себе спокойно в подаренном хозяином доме, а Федору пришлось смириться с тугодумием Михи.

Коляска подкатила к корявому деревянному зданию вокзала. Егоров осмотрелся, окинул взглядом сидящий на тюках немногочисленный люд, ожидающий единственного поезда, который останавливался на этом полустанке. Федор в 1889 году начал переговоры с Главным управлением железной дороги о том, чтобы ему позволили проложить пути от мельницы до этой станции без названия. Сколько он бился, поди, больше года, а все ж его взяла. Теперь рельсы тянулись из самого чрева его фабрики и до… да почитай что до Москвы. Содрали за это, по правде сказать, прилично. Сто пятьдесят рублей за каждую версту, да ремонт за свой счет, а еще и обязательство вырвали - латать пути, ведущие к полустанку. Но ничего, Егоров и это потянет, главное, что теперь транспортировать товар стало так легко, как пузыри пускать. А еще у него три буксирных парохода, четыре баржи, да много чего у него есть. Нет только спокойствия.

Подошел, чухая, поезд, Федор сел в личный вагон, разлегся на велюровом диване и задремал. Но поспать ему не удалось, опять привиделся какой-то страшный рогатый монстр без лица, но с плеткой, и Егорову пришлось открыть глаза. Весь остаток пути он проехал, глядя в окно.

За стеклом проносились лески, поля, маленькие домики, почти в таком живет теперь Фома. Неожиданно вспомнилась Луша, милая, ласковая девушка с толстой каштановой косой. Привела ее в дом кухарка Енафа, женщина серьезная, строгая, но сердобольная. Оказалось, что Луше, ее односельчанке, некуда было податься после того, как отец ее выгнал из дома уж неизвестно за что, вот и попросила она хозяина дать девушке кой-какую работенку да тюфяк для сна. Федор согласился, только бы от него отстали, бабьи просьбы да нытье он не переносил.

Луша оказалась очень приятной особой. Она была аккуратной, работящей, тихой и ласковой. Как-то Федор задремал у камина, намотавшись за день, а когда очнулся и открыл глаза, увидел, как девушка заботливо укрывает его пледом. С той поры и повелось: только Егоров положит голову на спинку кресла, а Луша уже с одеялком или шалью спешит. А если холодно в доме, она нагретый кирпич, обернутый тряпкой, в постель ему положит, или чаю принесет, или обнимет своими полными руками, прижмет к груди, да так, что жарко становится. Не устоял Федор: два месяца такой заботы, и вместо кирпича его кровать вдовца согревала пышнотелая ласковая Луша.

Он не питал к ней страсти, совсем не любил, просто он был ей благодарен за хорошее отношение, за душевность. С большим удовольствием он припадал к ее молодому телу, но когда она хворала и не могла разделить с ним ложе, он не испытывал разочарования и спокойно, даже с облегчением, засыпал один.

Когда же Фомка открылся хозяину, что сохнет по Луше, Федор преспокойно передал ее ему, а на их свадьбу подарил им дом и пятьсот рублей денег.

Совсем другое было с Мэри. Эта огненно-рыжая статная куртизанка вскружила Федору голову и сделала беднее больше чем на пятьсот рублей.

Мэри знал весь город. Она жила в прекрасном особняке, ездила в роскошной карете, одевалась только в столице и имела целый саквояж драгоценностей. Было ей около тридцати, прекрасная фигура, распутные зеленые глаза, молочно-белая кожа и буйные кудри - такая была красавица Мэри, Машка от рождения. В ее поклонниках ходили и предводитель дворянства, и вице-губернатор, и мануфактурный король, и даже столичный тенор. Попался на крючок и Федор.

Познакомились они в доме у Горячева, самого важного n-ского банкира. Егоров зашел вечером для приватного разговора, а оказалось, что хозяин принимает гостей, среди которых была и Мэри.

- Кто этот серьезный юноша? - промурлыкала она, глядя Федору прямо в глаза.

- Егоров. Федор Григории, купец, - представил его кто-то.

- Нынче нас называют фабрикантами, - поправил Федор и постарался выдержать взгляд ее зеленых кошачьих глаз.

- Богат?

- Пока просто. Скоро будет несметно, - пошутил Горячев и удалился, потом разошлись и другие. Федор остался с Мэри наедине.

Весь вечер она с ним беззастенчиво флиртовала, в конце же пригласила в гости. Федор фыркнул про себя, типа, не на того напала, но вечером другого дня уже топтался в ее будуаре.

Ее он тоже не любил. Но желал постоянно. Ее грациозные руки, огненные кудри, влажный рот снились ему в эротических кошмарах. Федор стал частым гостем в ее доме, но, в отличие от большинства поклонников, не расточал ей комплиментов, не молил о тайном свидании, не старался прижаться в темноте к ее пышной груди, обычно он стоял в сторонке и наблюдал за красавицей с вниманием кошки, преследующей мышь.

Надо сказать, что показная холодность Егорова Мэри привлекала гораздо больше, чем раболепие других, все чаще она останавливала свой заинтересованный взгляд на молодом фабриканте и мечтала о том миге, когда и