- Что ж вы, Федор Григории, не женитесь? Давно уж траур пора снять, - любопытствовал Мамаев, кивая на черный сюртук Егорова.

- Да я бы с радостью, да неколи мне невест выискивать, работы полно.

- Знаю, знаю, какой вы трудяга. Слыхал, министр какой-то, не то финансов, не то сельского хозяйства, хлопочет за вас?

- Да ну?

- Слыхал, выхлопочут вам контракт на поставку хлеба армии.

- Какой вы, однако, осведомленный, - хмыкнул Федор и отхлебнул с шумом чай.

- В этом году, сказывают, купцы в свое общество объединяются. Дали небось на это деньжонок?

- Дал десять тысяч.

- Вот и молодец, Федор Григории. Нужное это дело, на такое и не жаль.

Вот тут и выскочила на веранду внучка Мамаева. Была она одета в льняное полосатое платье, на ее головке красовалась шляпа с широкими завязками, из-под которой выбивались темно-русые пышные волосы. Катя держала в одной руке корзину, в другой лохматого коричневого щенка, только-только пойманного.

- Вы кто? - выпалила она, ничуть не смутившись постороннего.

- Поздоровайся сначала, детка, - назидательно произнес дед и ласково глянул на любимицу.

- Здрасьте. - Катя присела в быстром реверансе.

- Добрый вечер. Меня зовут Федор.

- Это гость мой, господин Егоров. Он «Большое болото» у нас покупает.

- Да? И за сколько?

- За три с половиной тысячи.

- Вы прогадали, сударь. Там, кроме топей да комаров, нет ничего.

- Катя! - возмутился Мамаев.

Федор развеселился. Какая милая, непосредственная девушка. Озорная, веселая, такая же, как Лиза когда-то. А ведь и впрямь очень похожа. Та же фигура, овал лица, та же полудетская грация, но волосы темнее, глаза тоже, и над верхней губой у этой озорницы яркая родинка.

- Вы не были на балу у Сомовых три дня назад? - Катя плюхнулсь в плетеное кресло и заболтала ножками.

- Нет, - с улыбкой ответил Егоров.

- А я была, там официант опрокинул поднос на графа Назарова.

- Весело было?

- Ага! Так ему и надо, не будет задаваться.

Она еще долго щебетала, а мужчины умильно слушали. Федор все больше очаровывался своей новой знакомой, бесшабашной, легкомысленной кокеткой.

С того вечера он стал бывать у Мамаевых почти каждую неделю. Подолгу беседовал со стариком, слушал трескотню Кати, играл с ее глупым щенком. Иногда он привозил им всем подарки: деду коробку сигар, внучке дорогую безделушку, псу мячик.

Девушка к Федору привязалась, но в ее отношении к нему не было романтизма, она не вздыхала грустно, когда он уезжал, не грезила о нем, не мечтала, чтобы он наконец ее поцеловал. Он знал это и понимал ее. Какая юная девушка будет грезить о полном, седом, скованном мужике в вечном сюртуке? Да никакая. Тем более ветреная, утонченная, балованная Катя. Но он все же приезжал к ней в гости, был неизменно внимателен и ласков, и если и мечтал о ней, то глубоко в душе, так глубоко, что не хотелось даже доставать эту мечту на поверхность.

Два года он был гостем в их доме. Два года он ни словом, ни взглядом не выдал своей заинтересованности Катей. Он очень радовался тому, что за это время она так и не вышла замуж, но удивлялся: у нее должно быть полно поклонников. Почему она еще не просватана? Почему?

Ответ оказался так очевиден, что никогда не приходил ему в голову. Катя ждала, когда он, Егоров, попросит ее руки. Но разве он мог об этом мечтать? Хорошенькая, юная вертихвостка желает выйти за него замуж. Вот это радость!

Надо сказать, что при всей своей внешней бесшабашности Катерина была девушкой очень практичной, даже очень-очень. С юных лет она поняла, что романтическая любовь хороша только в книжках, а в жизни приходится крутиться и уметь выживать в любых условиях, тут уж не до чувств. Красавец-юнкер, лихой кавалерист, элегантный аристократ, возвышенный художник - все эти типажи, которыми напичканы французские романы и о которых вздыхают молоденькие девушки, не волновали воображение Катерины.

Главное, что должно выделять мужчину, по ее мнению, это не красота, не манеры, не титул, даже не ум, а способность заработать как можно больше денег и создать для нее, девицы Мамаевой, такую жизнь, о которой она мечтает.

Федор ей подходил. Конечно, она бы не обиделась на судьбу, если бы он был покрасивее, постройнее, поромантичнее, но уж какой есть. Его миллионы делали его и стройнее, и краше. В тот день, когда она узнала от деда, насколько он богат, Катя поняла, что станет его женой. Оставалось только ждать. Она надеялась, что Егоров не будет тянуть, видела же, как он на нее смотрит, но оказалось, что Федор Григорьевич мужик неторопливый, ко всему прочему непонятливый и тугодумный в делах сердечных. Вот и пришлось им с дедом почти навязываться самим. А было это так.

Ранним весенним вечером, в марте, заехал Егоров к Мамаевым на огонек. Уже темнело, и серое тяжелое небо нависало над заснеженной равниной. Федор, потирая промерзшие в кожаных перчатках руки, вошел в дом.

Его провели к старику, тот лежал в своей комнате и вид имел усталый и больной.

- Прихворнули? - участливо спросил гость. К Мамаеву он за эти годы привязался, так что интересовался искренне.

- Да уж, годы свое берут, - хрипло ответил старик и выпростал свои скрюченные руки на одеяло.

- Поживете еще.

- А на кой? Не жизнь уж, а мучение.

- Бросьте, вам еще Катюшу замуж выдать надо, - бодро молвил Федор безо всякого умысла.

- Вот и я о том. Да не дождусь уж, наверно.

- Что ж так? Чай, женихов навалом, только свистни.

- Неужто не понимаете, Федор Григорич? - Старик сощурился. Пристально понаблюдал за удивленным лицом гостя, потом покачал головой - эка, непонятливый какой, - и выдал: - Все о вас думает девица моя пригожая.

- Ой ли?

- Вот тебе и «ой». Да и в округе все уж о вас судят да рядят, когда свадебку сыграете, думают, что помолвлены вы уж давно.

- Не знал. - Федор задумался. В словах старика был резон, чего к девице в гости шастать, бирюльки дарить, ежели под венец вести не хочешь? Мамаев понял молчание Егорова по-своему:

- Может, вы и не имели чего на уме, но Катюшка девушка у меня мечтательная, напридумывала, поди, себе… - Он замолчал, увидев, как смягчилось лицо Федора.