— Господин Эрдингер выступает обвинителем на процессе Вильяма Нота, — пояснил он. — Сейчас дело дошло до слушаний и свидетельских показаний. Поскольку вы и есть основной свидетель обвинения, он хочет пройтись с вами по вашим показаниям.

— Мне что, надо будет выступать в суде? — от этой мысли меня передернуло.

— Всего лишь рассказать, как все было, — наконец подал голос Эрдингер. В противовес не очень располагающей внешности голос у него оказался довольно приятный: низкий, бархатистый, успокаивающий.

Я кивнула, даже удивляясь, что совсем не ожидала такого поворота. По логике следовало бы. После того, как легионеры забрали Нота, я поначалу ждала какого- то продолжения истории, но потом слишком увлеклась другими вещами.

Ротт сделал приглашающий жест в сторону кресла, на котором до этого сидел сам, и пояснил:

— Ректор присутствует здесь в качестве вашего представителя, поскольку формально вы все еще несовершеннолетняя. Беседа эта неофициальная, вам ничего не грозит, но мы подумали, что так вам будет спокойнее. И если хотите, мы можем вызвать кого-то из ваших родителей, но тогда процесс немного затянется.

— Да нет, не стоит, — я отмахнулась. Уж если я тогда выдержала в одиночку допрос тремя легионерами — как я теперь понимаю, совершенно незаконный по местным правилам — то как-нибудь обойдусь молчаливой поддержкой ректора, который со скучающим видом рассматривал потолок. — Задавайте ваши вопросы.

Я боялась, что за прошедшие месяцы мелкие детали случившегося в начале каникул стерлись из моей памяти, но стоило начать рассказывать, как все вернулось и предстало перед моими глазами в таких подробностях, словно это случилось вчера. Только эмоции немного улеглись, поэтому на вопросы я отвечала даже более четко и последовательно, нежели на первом разбирательстве.

До тех пор, пока обвинитель не спросил:

— Вы знаете, почему Вильям Нот хотел вас убить?

Я замялась. Теперь-то я знала это, но очень сомневалась, что мне стоит озвучивать эту причину даже тут, в узком кругу. О том, чтобы заявить об этом в зале суда, и речи быть не могло.

— Насколько я знаю, он принадлежит к каким-то местным террористам, — в конце концов выдавила я. — Но я так и не поняла, почему они желали моей смерти.

— И у вас нет никаких догадок? — настаивал Эрдингер.

— Мне кажется, госпожа Ларина уже ответила на этот вопрос, — неожиданно вмешался ректор, хотя я думала, что он вообще нас не слушает. — И мне кажется, что ответ на него должен знать господин Нот. Спросите у него.

— Ректор Ред прав, господин Эрдингер, — неожиданно поддержал Ротт. — Думаю, если у защитника возникнет такой вопрос, то лучше его опротестовать. Всегда можно сослаться на угрозу безопасности госпожи Лариной в случае ответа на него.

Эрдингер кивнул и что-то записал в блокнот, в котором делал пометки по ходу нашего разговора.

— Что ж, тогда на этом у меня пока все. Если вы будете так же спокойно и четко отвечать в суде, все пройдет хорошо.

— А можно и мне задать вопрос? — неожиданно осмелела я. — Почему так долго? Нот пытался убить меня в конце января. Сейчас конец мая. И вы только дошли до суда? Что вы делали все это время?

Эрдингер и Ротт переглянулись, после чего Эрдингер с тяжелым вздохом поднялся из кресла.

— Что ж, на этот вопрос вам ответит Геллерт, но лучше мне этого не слышать. Ректор Ред, проводите до порталов? Я не учился в Орте, ничего у вас тут не понимаю.

Мое сердце тревожно забилось, когда ректор тоже поднялся со своего места и вышел вслед за Эрдингером. Оставаться наедине с Роттом мне совершенно не хотелось, наши приватные разговоры еще ни разу не доставляли мне удовольствия.

— Таня, да не бойтесь вы меня так, — с улыбкой попросил Ротт, пересаживаясь в кресло, которое освободил Эрдингер. — Я знаю, наше с вами общение не задалось с самого начала, о чем я искренне сожалею. Но я представитель закона и не причиню вам вреда.

— Почему-то меня это не успокаивает, — пробормотала я. — Наверное, потому что законы местные мне как-то доверия не внушают.

Ротт пожал плечами и развел руками, как бы извиняясь за несовершенство системы.

— Так что вы делали все это время? — напомнила я свой вопрос.

— Я буду откровенен с вами, — Ротт печально вздохнул. — Мы пытались заключить с Нотам сделку. Надеялись, он сдаст нам свою ячейку.

— То есть вы торговались с ним, — я покачала головой. — И как, сторговались?

По губам Ротта скользнула виноватая улыбка. Наверное, это должно было выглядеть мило, но с каждым мгновением поведение легионера вызывало у меня все больше подозрений. Что-то было не так в его обходительности, как раньше что- то было не так в том, что он полностью потерял интерес к Норману. Это заставляло насторожиться.

— Нет, он не сдал свое руководство, как не захотел говорить о причинах покушения на вас.

— Может быть, вы мало предлагали?

— Ему были готовы дать даже условный срок, — не стал скрывать Ротт.

От этой новости мне стало не по себе. Человека, едва не убившего меня, были готовы отпустить на свободу. При том, что другой человек, тоже пытавшийся меня убить, даже не был обвинен.

Это напомнило мне кое о чем.

— А что с Кордой Чест?

— А что с ней? Она отбывает наказание.

— Но ведь то покушение, очевидно, тоже организовал Нот, — возмутилась я. — Он же манипулировал ею! Она просто была влюблена в него.

— Предлагаете ее выпустить? — удивился Ротт.

— Предлагаю пересмотреть меру ее ответственности.

— Я передам ваши слова обвинителю, — после недолгой паузы пообещал Ротт. — На этом позвольте и мне откланяться.

Он встал, я последовала его примеру. Ротт протянул мне руку на прощание, и я машинально пожала ее в ответ. Однако он неожиданно поднес мою руку к губам.

— Мне так жаль, Таня, что наши отношения сразу пошли в столь неприятном направлении, — признался он, продолжая удерживать мою ладонь в своих. — Иначе я бы пригласил вас на кофе. Я знаю, что вы его любите.

— Я больше не принимаю таких приглашений, господин Ротт, — поторопилась я охладить его пыл. А потом, повинуясь внезапному порыву, поинтересовалась: — Скажите, а вас назвали Гелле ртом в честь Гордона Геллерта?

Он удивленно приподнял брови и рассмеялся.

— Нет, меня назвали Геллертом в честь моего отца — его тоже звали Геллертом.

Я не успела ничего ответить на это: дверь преподавательской распахнулась и на пороге появился Норман.

* * *

Он вошел и замер на пороге, удивленно глядя на нас. Я не сразу поняла, как мы с Роттом выглядим со стороны: он стоял слишком близко и все еще держал мою руку в своих. Учитывая, что при этом мы в преподавательской находились вдвоем, ситуация получалась весьма двусмысленной.