«Очень хорошо помню тот день, когда к нам пришла рано утром женщина из местной администрации, еще были какие‑то люди и врач. (Очень хорошо помню белый халат.) Сразу у порога они и сказали, что Алеша погиб. У мамы был, наверное, шок, потому что она не плакала, она просто не поверила. Всем ходила и показывала письмо, датированное 5‑м января.

А пятого, они сказали, он и погиб. До сих пор помню эту ее фразу: „Вот видите, пятого он написал письмо, пятого, пятого…“ Как бы там ни было, но Алешки не стало.

Мама хоть и увидела Алешу погибшим, все равно ждет чего‑то всю жизнь».

И. С. Шилдаева: «С ужасом вспоминаем тот день, когда пришла весть о трагической гибели Алексея. На дворе стоял обычный зимний день, светило солнце — и в один миг день превратился в ночь. Это страшное известие за короткое время облетело наш поселок и стало общим горем. В лице Алексея мы потеряли надежного и верного друга. Эта боль в сердце каждого из нас, одноклассников, останется на всю жизнь…»

Невозможно положить на бумагу слова, которые могли бы передать состояние матери, потерявшей своего ребенка. Нет таких слов. Не под силу никаким авторам. Понять это состояние может только Мать.

Единственное, что помогло вернуть Раису Федоровну в эту жизнь и заставило что‑то делать, — это внуки. У сестры Алексея, Любови Михайловны, родился сын. Назвали его Алешей. «Он очень похож на брата, мой Алешка Витальевич, но нам с мамой часто очень хочется сказать: Алексей Михайлович». Потом родилась дочь — Ольга. Забот у бабушки Раи прибавилось. И обе, и мама и сестра, очень уверены, что если бы жив был Алешка — Большой, он бы обязательно подружился со своими племяшками.

«Жизнь идет своим чередом, — заканчивает свое письмо Любовь Михайловна, — но боль утраты кровоточит, и до сих пор мне снятся сны, что я спасаю своего брата, или кричу в пустоту: Алешка‑а‑а‑а…»

Вся искренность чувств тех, кто знал Алексея Лобанова, звучит в стихотворении Андрея Чернышева. Не будем вникать в совершенство написанного и профессионализм автора, главное — написано оно от души.

Так сказал о нем Лысов Анатолий Иванович, подыскивая слова, которые бы рисовали облик его младшего брата. «Пай‑мальчиком не был, но и много хлопот не доставлял никому. Отзывчив был на все, ответственный, доброжелательный. Маленьким все к технике тянулся, очень неравнодушен к ней был, в школе картингом занимался, да и в училище не оставлял это дело. Вечно ковырялся то в велосипеде, то потом с мопедами, мотоциклами. Стал заниматься в аэроклубе парашютом».

«Обыкновенный русский пацан» после трех месяцев «учебки» в армии делился с сестрой Таней своими познаниями самого себя:

«Так что, Таня, я вообще хороший стал. Вступил с Вовкой Трубицыным в ВЛКСМ, вот только корочек пока еще не дали, фотографий нет… Мы с Вовкой на цветную сфоткаемся.

Сегодня мы с тоски тащимся. Идет дождик, а комбат приказал письма писать, пока не кончится. Если бы сейчас не было дождя, то бегали бы по горам на тактике или на стрельбище стреляли.

Вот как прикинешь, сколько на гражданке времени убил зря…»

«Я еще не так на своих одногодков обижаюсь, — скажет он по другому поводу, — то пьянка, то гулянка. Вот такие пироги». А теперь — никакой обиды на комбата, что гоняет их по горам в минуты вынужденного безделья.

«Я здесь дурака не валяю, — это уже из письма брату. — Это не Союз и даже не такие войска, которые занимаются караулом, парадами и „бездельем“ Мы тут на одном месте долго не сидим. Сегодня опять выезжаем в „командировку“».

Ему везло на комбатов. Комбат Григорий Быков был его «батяней» в Афгане. Журналист «Правды» В. Верстаков отразил атмосферу боевой сплоченности и добротной нравственной основы солдат и офицеров этого батальона в очерке «Очень долгая ночь» (17 и 19 января 1986 года). Очерк появился ровно за три месяца до гибели Владимира Лысова. И хотя его имя не упоминается журналистом, мы знаем, что он был в этой «командировке», когда всю эту «очень долгую ночь» шел слепой бой в кромешной темноте. И в этой обстановке, ориентируясь по всполохам взрывов и огненным трассам пулеметов, слушая четкие, «без посторонних примесей» краткие фразы в шлемофонах, весь личный состав боевой группы чувствовал себя единым организмом.

«Обыкновенный русский пацан» мужал там «не по дням, а по часам». Журналист в том очерке замечает: «Те неминуемые перемены, которые происходят в характере и личности солдата и офицера за год‑два особо сложной, порою опасной жизни, размашистому обобщению не подлежат. По‑моему, чем человеку труднее, тем он больше становится самим собой, а не кем‑то другим».

Володя становился самим собой: «Я приду, буду тебе помогать по хозяйству, — пишет он брату. — Ведь я из армии приду не таким шалопаем, каким был до армии. Гонял только на мотоцикле, без всякой причины жег бензин, да шатался с друзьями или водку пил. Теперь у меня на это все взгляды другие».

Столько было наговорено и написано про «дедовщину» в армии, что брат Анатолий в одном письме тоже не удержался — напомнил, что в оставшиеся полгода службы Володя, наверное, стал «дедом».

«Ты пишешь об этих „дедовских“ полгода, — отвечает он. — Насчет этого ты не беспокойся. Я молодых не обижаю, они и без меня здесь узнают, что такое армия и что такое служба в спецназе. Тут и без этого есть много шансов залететь».

Вот так быстро повзрослел и помудрел наш «пацан».

Закончим это памятное слово о Лысове Владимире Ивановиче выдержкой еще из одного письма. Через год после его гибели комбат Григорий Быков узнает, что на его могиле нет памятника, а местные власти проявляют к этому бездушное отношение. И вот в адрес властей он пишет: «Мне непонятно, кто стоит у власти в городе Новотроицке, если подобным образом относятся к памяти павших воинов‑интернационалистов. Владимир Лысов погиб у меня на глазах. Он был отличным солдатом. Когда обкуренные душманы рвались к моему командному пункту и начали нас закидывать гранатами, он не стал отсиживаться за чужими спинами, бросился вместе со всеми в контратаку и погиб.

Я считаю, что такие люди достойны того, чтобы их имена носили самые красивые улицы городов. А у вас на глазах над их памятью надругаются охамелые обыватели, которые „кормят“ родственников погибшего только обещаниями.

Если этим чиновникам некогда лично заняться этим вопросом, то я обещаю вам найти время в своем отпуске, заехать на могилу Володи и разобраться на месте». (И разобрался.)

Побольше бы таких «батянь‑комбатов»!

К вышеприведенным кратким биографическим данным надо хотя бы так же коротко добавить: Виталий Репетей рос с трех лет в так называемой «неполной» семье, воспитывался мамой, Раисой Герасимовной, учительницей биологии; учился хорошо, увлекся биологией, поступил после школы в Дальневосточный университет, проучился три курса; преподаватели отмечали его дар исследователя, пророчили ему научное поприще, а он прервал учебу, добровольно ушел в Афганистан и погиб. Такова «добавочная» его краткая биография.