Кстати, нужно, наверное, следить за своими интонациями. Возвышенные и пафосные фразы, прекрасно смотревшиеся в постах на форуме, при встрече с серьезными людьми Третьего рейха могут выставить Торопова наивным романтическим дурачком. Не стоит. Только деловой разговор с прагматичными людьми. И здоровый цинизм.

– Вот здесь останови, – сказал Нойманн. Пауль вывел машину из потока, затормозил у края тротуара. – Встречаемся у лодочной станции.

Пауль кивнул, Краузе обернулся, посмотрел вопросительно на штурмбаннфюрера.

– Сопровождать не нужно. – Нойманн открыл дверцу, оглянулся на Торопова. – Нам же не нужен эскорт?

– Конечно, нет, – ответил Торопов и стал выбираться из машины, неловко елозя по заднему сиденью.

Чертов Нойманн заранее подумал, что через левую дверцу при таком потоке машин выбраться будет невозможно. А Торопов не подумал… Да если бы и подумал, так Нойманн ведь в любом случае садился справа.

– Жарко. – Нойманн посмотрел на небо, потом надел фуражку.

– Жарко, – кивнул Торопов. – Зачем мы все-таки приехали в город?

– Прогуляться, подышать воздухом Берлина, выпить кофе… Позавтракать, мы же собирались позавтракать.

– Это понятно. – Торопов отошел в сторону, чтобы пропустить семью – папа, мама, трое детей-погодков, от пяти до восьми лет.

Дети наперебой что-то восторженно кричали, мама отвечала, призывая, похоже, к спокойствию.

Идиллия, подумал Торопов.

– Идиллия, – сказал Нойманн, будто прочитав его мысли. – Счастливые люди на счастливой земле… Ходят и не знают, что до начала войны осталось чуть больше месяца…

– А если бы знали? – спросил Торопов.

– Полагаете, они были бы менее счастливы? – Нойманн похлопал себя по карманам. – Черт, забыл сигареты в другом костюме… Так что, думаете, если бы они узнали, что первого сентября начнется война с Польшей, война, которая еще через несколько дней превратится в мировую, то они не так бы веселились? Вот, смотрите, молодые лейтенанты люфтваффе. Они болтают с девушками, что-то врут им по авиационному обыкновению… Они пришли бы в ужас от мысли, что через месяц будут бросать бомбы на головы поляков? Убивать женщин, детей, стариков? Или будут сбивать польские самолеты? Что вы, они были бы счастливы! Приключения, подвиги, награды! Награды, подвиги и приключения! Господи, да ведь даже вот эти девчонки пришли бы в восторг от мысли, что Германия объявила войну полякам, которые давно заслужили наказания. В Союзе немецких девушек все очень доходчиво объясняют. Вы никогда не задумывались над иронией истории? Не Германия оторвала у Польши территории, а Польша у нас. У нас даже Литва земельки отъела немного. Мы – обижены. Мы не агрессоры, мы только восстанавливаем справедливость. Вы разве не знали, что у поляков был план совместно с Францией и Англией уничтожить Германию как великую державу? Но мы ведь сейчас не хотим уничтожить Польшу, нам нужно вернуть Данцигский коридор. Всего-то – кусок земли, который никогда полякам не принадлежал. С Австрией у нас этот номер прошел? С Чехословакией – дважды. Без потерь, без крови, как тут не уверовать в нашу непобедимость. Генералы – те да, те еще сомневаются, они не уверены в способностях вермахта и в стойкости немецкого солдата, но мы-то с вами знаем, что все пройдет даже лучше, чем планировалось… И наша с вами задача состоит в том, чтобы и дальше у великого германского народа все было хорошо. Нам с вами ведь наплевать, что остальным народам придется… э-э… потесниться как в прямом, так и в переносном смысле. Наплевать?

– Послушайте, Нойманн. – Торопов чуть ослабил галстук, хотя прекрасно понимал, что это не галстучный узел мешает дышать, а злость, которая комком полезла по горлу. – Мне несколько надоело, что вы постоянно меня провоцируете…

– Я? – Нойманн сделал удивленное лицо. – Я вас провоцирую? Да что вы? Зачем мне это?

– Вы постоянно тычете… пытаетесь тыкать меня лицом в грязь, называете меня недочеловеком… Чего вы хотите от меня? Чтобы я сказал, что мне жалко славян, евреев и цыган? Так мне не жалко! Не жалко! – Торопов в самый последний момент понизил голос, не дал себе ворваться в крик. – Мне наплевать на всех, кто исчезнет в результате моих действий. Кто просто исчезнет или кого убьют ваши парни… помимо тех, кто и так погиб бы в той войне. Я все уже решил там, возле Уфы. Первая реакция всегда самая правильная. Всегда! Я хочу жить! Вы меня слышите? Я вам в сотый раз говорю, что хочу жить. Я. Если мне для того, чтобы выжить, нужно будет не просто передать вам информацию, а начать отстреливать людей собственными руками, я возьму пистолет или автомат и буду стрелять. Один человек за год моей жизни? Пожалуйста. За месяц? За неделю? За час? Да ради бога!

– За минуту? – тихо спросил Нойманн.

– Что? А, да, это ваша ирония… За минуту я, пожалуй, не успею. Это у меня не будет свободного времени на то, чтобы работать во благо Германии. Нашей. – Торопов с нажимом произнес «нашей», а потом сделал паузу, давая возможность Нойманну вклиниться и сказать очередную гадость, но штурмбаннфюрер возможностью не воспользовался. – Вы не понимаете, что всякий, кто стал бы сотрудничать с вами по другим причинам – по идеологическим, философским, политическим, ради обогащения, – для вас на самом деле опасен. Какой-нибудь генерал Власов, желающий бороться с вами плечом к плечу против Сталина, рано или поздно заблеет о Великой России и попытается ее построить. Или украинский националист. Или просто какой-нибудь бонапартик, желающий выкроить себе крохотную империю при вашей помощи, обязательно попытается вас, простите, кинуть… А я… Я дерусь за свою жизнь. Я никогда не изменю своих приоритетов. И мне нет смысла вас предавать, потому что иначе риск погибнуть для меня увеличивается многократно… Вы меня слышите?

– Слышу, – тихо сказал Нойманн, Торопов еле расслышал его голос в уличном шуме. – Я вас прекрасно слышу. У меня отличный слух. А еще у меня очень живое воображение. И я представляю себе, как наша беседа забавно может выглядеть со стороны. А? Только подумайте, что должен почувствовать прохожий берлинец, увидев и услышав, как два офицера СД орут друг на друга, стоя посреди улицы неподалеку от Принц-Альбертштрассе, причем орут по-русски, и тот, что младше званием, ни в грош не ставит субординацию… Вы себе такое представить можете? Старший лейтенант кричит на майора, а тот, вместо того чтобы поставить крикуна на место, спорит с ним. А иногда даже улыбается сочувственно…

Торопов оглянулся по сторонам, пытаясь прочитать удивление на лицах прохожих, но те шли мимо, не обращая внимания на спор двух офицеров. Берлинцы были слишком заняты собой, летом, воскресеньем…

– Я готов прекратить этот нелепый спор, – тихо, почти шепотом, сказал Торопов. – Но я прошу… требую хотя бы тени уважения. Я ведь спасу всех этих людей… От смерти, от голода, от насилия. Всех, кто сейчас идет мимо нас. Не так? И не нужно ухмыляться, да, вы могли вытащить из прошлого кого угодно, но вытащили меня. Меня. И я буду инструментом спасения целого народа…

– … и уничтожения многих миллионов людей, – закончил за него Нойманн. – Я тоже готов прекратить этот нелепый спор, тем более что сегодня мы с вами расстанемся, и, возможно, надолго. Во всяком случае, если бы это зависело от меня, то – навсегда. Однако служба – такая штука, что может свести вместе с кем угодно. Даже с вами, херр Торопов… Так что мы прекращаем этот разговор и отправляемся на летнюю веранду. У нас… У вас до встречи еще несколько часов.