— Закатайте их наверх. Тут некому смотреть, кроме Риган, но я сомневаюсь, что ей будет интересно.

— А если кто-нибудь придет?

Тревельон пожал плечами.

— Зачем кому-то сюда приходить? Разве что на пикник.

Улыбнувшись, Феба подняла юбки, обнажив ноги по колено.

Оторвав взгляд от этого восхитительного зрелища, Тревельон открыл корзинку.

— Бетти положила нам хлеба, сыру, несколько яблок и бутылку вина. — Он поднял голову. — Понимаю, вы разочарованы — ведь здесь нет пива!

— Не говорите глупости. — Феба протянула ему раковины. — Можете положить их куда-нибудь в надежное место?

Усмехнувшись, Тревельон стал упаковывать обыкновенные ракушки так тщательно, словно это были жемчужины, потом налил в фаянсовую кружку вина, гадая, доводилось ли ей когда-нибудь пить из столь грубой посудины. Но Феба, похоже, не возражала, попивая вино и аккуратно откусывая от ломтика сыра, который он ей дал.

Внезапно она повернулась к нему, и лицо ее было необыкновенно серьезным.

— Скажите, Долли всегда была такой?

— Слабоумной, хотите сказать? — Его слова были суровыми, но тон голоса — совсем другим. — Да, или, во всяком случае, мне так сказали. У нашей матери были трудные роды, и сначала все думали, что девочка умрет, но она выжила и росла очень болезненной. — Тревельон отломил кусок хлеба, но, похоже, не знал, что с ним делать. — У нее любящее сердце, вы это знаете. Всюду ходила за мной по пятам, когда мы были еще детьми. И хотя я младше ее на четыре года, была на моем попечении, сколько себя помню.

— Что вы хотите сказать?

— Ну… — Он положил кусочек хлеба в рот и прожевал, прежде чем ответить. — Как вы знаете, наша мать умерла, когда мне было четыре, так что у нас остался только отец. Ему нужно было заниматься лошадьми. Конечно, у нас были слуги: Бетти поступила к нам, когда мне исполнилось десять или около того — но отец приказал мне присматривать за Долли, чтобы она себе как-нибудь не навредила — не сунулась в огонь, например, или не заблудилась на пустоши. Ну, всякое такое.

Брови Фебы сошлись на переносице.

— Но это же большая ответственность для ребенка!

Тревельон пожал плечами, хотя Феба не могла этого видеть, и горько усмехнулся.

— Отец мне доверял. Кто-то же должен был присматривать за Долли, пока он занят. А потом мы оба стали взрослыми, и мне полагалось беречь ее от беды иного рода.

Феба в недоумении нахмурилась.

— Иного рода?

Джеймс догадался.

— А-а, вы же не знаете. Долли очень хорошенькая, несмотря на… обстоятельства. У нее темные волосы — теперь уже седеющие, конечно же — и отцовские голубые глаза. В юности… — Он резко вздохнул, припоминая тот день: страшную тревогу за Долли, как нашел ее наконец. Волосы и одежда в беспорядке. Замешательство на милом детском лице. Свою ярость — и стыд, когда пришлось рассказать отцу. — В общем, я не оправдал доверие, и все это закончилось… так как закончилось.

— Так… так появилась на свет Агнес?

— Да. И простите: мне не следовало рассказывать о таких ужасах.

Она вскинула подбородок.

— Да нет, что вы: извиняться следовало бы мне, ведь это я заставила вас вспоминать.

На это он ничего не ответил.

— Расскажите, как выглядит Агнес.

— Хорошенькая. Темноволосая, как ее мать, как все Тревельоны, только глаза не наши. У Агнес они зеленые. — Тревельон раздраженно швырнул хлебную корку в стаю чаек, что крутились неподалеку.

— А у вас глаза не зеленые, правда? — Феба придвинулась ближе. — Они голубые.

Джеймс замер, увидев, как она наклоняется к нему.

— Да. Откуда вы знаете?

— Гера и Артемида описали мне вас, — призналась Феба, и лукавая улыбка заиграла на ее губах. — Мне было любопытно, вот я и спросила.

Тревельон растерянно заморгал, воображая, каким он мог предстать в описании леди Геры и герцогини. Интересно, когда Феба могла заинтересоваться его внешностью?

Теперь она сидела перед ним на коленях с протянутой рукой, ожидая, когда коснется его щеки.

Прикосновение ее пальцев было легким, как взмах крыльев бабочки. Указательный палец коснулся переносицы, и потом проследовал вниз, к губам, и медленно обвел их контур.

Они оба не осмеливались дышать.

— Высокие скулы, прямой нос, крупный рот с четко очерченными губами, — прошептала, наконец, Феба, наклоняясь вперед.

Она не для него — так сказал отец, и он признал его правоту.

Но в этот момент Тревельон знал только одно: ему плевать, что он не сможет быть с ней всегда. Сейчас она с ним — и это главное. А потом, когда она отвернется от него, он будет лелеять в памяти это драгоценное воспоминание.

Больше не мучаясь угрызениями совести, он склонился и поцеловал ее.

Глава 14

Феба вздрогнула, почувствовав прикосновение его губ. Он был настроен так решительно! Без малейшего колебания схватил ее в объятия, и она поняла: что-то изменилось. На этот раз он не остановится.

При этой мысли Феба невольно вздрогнула.

Над головой кричали чайки. Волны продолжали разбиваться о берег, и она чувствовала соль — на его и своих губах. Она гладила пальцами его лицо, касаясь так, словно хотела запомнить каждую клеточку этого мужчины в самый мозг своих костей, ладонями трогала зачесанные назад волосы и ощущала бархат его языка у себя во рту.

Оторвавшись от его губ, она судорожно вздохнула и попросила:

— Распустите волосы. Дайте мне их потрогать.

Его руки пришли в движение, мускулы напряглись, зашуршала одежда — это он снял сюртук, а затем и жилет, прежде чем поднять руки и заняться волосами. Она повторила движение его рук и ощутила, как рассыпаются его волосы. Обычно он заплетал их в тугую косу, поэтому сейчас волосы под ее пальцами ложились волнами. Феба поднесла прядь к лицу, поглаживая, а он тем временем поцеловал ее в висок, пробежал губами вниз по щеке, приподнял ее подбородок и поцеловал в шею.

И опять по телу пробежала дрожь предвкушения.

— Вам холодно? — спросил он хриплым голосом.

— Нет, — прошептала Феба. — Нисколько.

Разве могла она признаться, что его прикосновения едва не сводят ее с ума, хотя он добрался только до шеи? Но Тревельон, кажется, все знал сам. Мрачно усмехнувшись, он потянул кружевную косынку, заправленную в край корсажа и тонкая ткань скользнула по напрягшимся соскам, как мимолетная ласка.

А он нагнулся и припал губами — влажными, жаркими — к ее ключице.

Ахнув, Феба вцепилась в его волосы, пытаясь удержать равновесие, потому что мир вокруг нее закружился.

— Дайте мне знать, когда остановиться, — прошептал Джеймс, целуя ее