Между нами появляется Мамай.

– Ну что ж, раз вы обе тут – знакомьтесь. Саш, это Марина.

Я протянула руку, и часы на ней запищали.

* * *

На самом деле я сначала даже не была уверена в том, что мы подружимся. Саша была неразговорчива, замкнута, не любила смотреть в глаза и, кажется, ужасно стеснялась моего общества. Тем вечером после пожара мы сидели в каком-то кафе (официантка испуганно косилась на бутафорскую голову, и Саше пришлось спрятать голову в пакет), и я рассказала ей, что хочу попробовать себя в этом деле – заняться пластическим гримом и бутафорией для кино.

На самом деле идея возникла спонтанно. Тот первый день на съемочной площадке так взбудоражил меня, что я хотела вернуться туда – любой ценой. Желательно – в качестве члена съемочной группы.

Так я впервые попала к Саше в студию – какой-то старый полуразрушенный лофт на территории бывшего лакокрасочного завода возле метро «Улица 1905 года». Внутри было холодно и жутко, и все предметы мебели здесь словно соревновались между собой – кто уродливей. Повсюду, как массовка, стояли недоделанные, безрукие манекены, бюсты, головы, сломанные стулья. Свет тоже был странный – несколько лампочек висели на проводах, и длинные, нервные тени манекенов расползались по полу и по стенам.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказала Саша, – выглядит как логово маньяка-убийцы.

– Вовсе нет! Здесь очень мило. Особенно вот эта голова с оторванной нижней челюстью добавляет комнате уюта.

Она улыбнулась:

– Что ж, рада, что ты не выбежала отсюда с воплями.

На стене, над диваном – который выглядел так, словно его сбросили сюда с самолета на парашюте, но парашют не раскрылся, – висели два больших плаката – «Чужие» и «Терминатор». Заметив, что я смотрю на них, Саша пояснила, что Джеймс Кэмерон – или Дэвид, я не помню, – ее кумир, и изначально он занимался именно спецэффектами и лишь потом стал снимать кино самостоятельно. Пока она рассказывала, у меня запищали часы. Я, как обычно, извинилась и стала нажимать на кнопки, чтобы вырубить будильник.

– Ты ведь в курсе, что твои часы всех дико раздражают? – вдруг спросила Саша. Я изумленно посмотрела на нее, она пояснила: – Ну вот этот твой бзик с часами, которые пищат каждые пять минут.

– Десять.

– Что?

– Каждые десять минут.

– Ну, десять, неважно. Я хочу сказать, что это выглядит очень манипулятивно. Как будто ты отчаянно пытаешься привлечь к себе внимание, – она выставила перед собой ладони в защитном жесте, – пойми меня правильно, я читала Оливера Сакса и знаю, что за каждым нервным тиком скрывается трагедия и все такое – но! – также я знаю, что неврозы – это то, с чем люди борются, а не то, чему они потакают.

* * *

– Нет, ну вы представляете? Именно так и сказала: я, видите ли, использую свои неврозы, чтобы давить на жалость! – ворчала я, сидя на кушетке в кабинете психолога, Нины. – Манипулирую людьми. Просто невероятно.

Я ждала, что Нина поддержит меня, но она терпеливо молчала. И по интонации ее молчания я поняла – похоже, она на стороне Саши.

И, в общем, короче, на следующий день я вернулась в лофт-студию, к манекенам и силиконовым головам.

– Прости. Я так глупо убежала вчера. В общем. Спасибо тебе.

Она удивленно смотрела на меня. Стояла в своей красной бандане в окружении жутких манекенов.

– За что?

– Ну, за то, что сказала правду. В смысле, я так привыкла, что люди возятся со мной, терпят мои бзики и, ну, знаешь, относятся ко мне так, словно я стеклянная. В какой-то степени это меня испортило, и я стала этим пользоваться. Но… но я работаю над собой. По воскресеньям я хожу без часов.

– У нас занятия по понедельникам и средам.

– Ну вот и отлично. Значит, по понедельникам и средам тоже буду без часов.

Я сняла часы и бросила в рюкзак. Часы тут же запищали там, внутри, и я, извиняясь, краснея, полезла за ними.

– Мы начинаем через пять минут, – сказала Саша. – Идем, покажу студию.

* * *

На занятиях Саша много рассказывала и об истории своего ремесла, и о себе. Она начинала как скульптор, мечтала высекать из камня и даже успела сделать несколько мраморных скульптур, но еще в университете познакомилась с группой художников, называвших себя гиперреалистами, – они тоже создавали скульптуры, но не из камня, а из пенолатекса, пластика и силикона. Скульптуры их были (как правило) жуткими до одури – предельно реалистичные тела в предельно нереалистичных позах и конфигурациях. Сашу все это очень заинтересовало – новый, весьма необычный подход к процессу создания таких скульптур и, собственно, материал, – пенолатекс, предельно податливый и, главное, до чертиков реалистичный и похожий на кожу.

Она прошла курс обучения работы с силиконом и прочими «кожзаменителями» (тот самый, который теперь сама ведет) и так вошла сперва в развлекательную, а потом и в киноиндустрию. Талант скульптора очень помог ей в этом, она отлично разбиралась в человеческой анатомии.

«Когда мне было десять, – рассказывала она, – я сказала отцу, что хочу стать художницей. У меня действительно неплохо получалось рисовать. Отец был милиционером. «Отлично, – сказал он, – я помогу тебе, я знаю место, где ты можешь попрактиковаться». Отвел меня в морг и познакомил со своим другом – патологоанатомом по имени Амфибрахий (серьезно, его так и звали, по паспорту: Амфибрахий Эдуардович Панацея). Вот так, в десять лет я впервые увидела настоящие трупы, и это странно, но вид мертвых тел совсем не испугал меня; пожалуй, это был тревожный звоночек для родителей, но они проморгали момент, а я, увидев, вскрытый труп, просто достала карандаши и начала делать зарисовки – не только тел, но и конкретных деталей: колотых, резаных ран, пулевых отверстий и прочей мерзости, которая позже очень пригодилась при работе в кино. Теперь из силикона я могу делать идеально фотографически точные раны для фильмов, где есть стрельба или насилие – военные, криминальные драмы, фильмы ужасов и тому подобное».

Так началось мое обучение: сперва теория – знакомство с материалом и азами мастерства. Затем – самое интересное – и мучительное – практика. Для этого Саша пригласила Мамая; Мамай неподвижно сидел в кресле, пока мы колдовали над ним. Он сидит, а ты работаешь: убираешь его волосы под латексную плавательную шапочку и начинаешь покрывать лицо стоматологическим альгинатом, затем – заливка гипсом и «загипсовка негатива», – последнее со стороны похоже на работу эксперта-криминалиста: сидишь с гипсовой маской и кисточкой аккуратно, равномерно наносишь на нее жидкий гипс, слой за слоем. Потом – самое веселое – то, что спецы называют «лепкой образа» – процесс выдумки персонажа и его текстуризации. Тут уж у каждого свои приемы: Саша для рисования морщин использует булавку, я насобачилась рисовать их кончиком своей заколки.

Знаешь, что еще забавно?

Вот как раз там, на уроках пластического грима, создавая фальшивые лица, я научилась наконец принимать свое собственное лицо. Раскрепостилась и смогла, прости-господи, посмотреть на себя в зеркало без отвращения.