Значение, которое придавал М. слову как основе художественного образа, как основному средству художественного воздействия, нашло свое отражение в том новом, что внес его метод в построение стиха. М. оперирует в ритмике стиха не слогами, но словами целиком. Отсюда проистекает и то значение, которое приобретала для него рифма, а также своеобразие в пользовании ею. М. рифмует не слоги, а слова. Написать стихотворение в первую очередь значило для него зарифмовать тему. Рифма становилась главным ударным местом стихотворения. М. неутомимо искал слова и рифмы, наиболее выразительные, наиболее подходящие к поэтической задаче, какую он ставил себе в данном стихотворении. Сам он по этому поводу говорит:

Речь М. была богата. Но надо сказать, что, будучи великим мастером слова, М. не допускал «перегрузки» речи, нарочитой ее красивости. Однообразия он избегал в еще большей степени.

М. ненавидел длинные периоды и округлость речи, характерные для нашего «классического и обиходного интеллигентского языка». М. воевал с синтаксисом и стремился к предельной краткости и лаконизму в своей речи. В особенности это характерно для его прозы. Свою автобиографию («Я сам») он написал отрывистыми фразами, часто состоящими из двух-трех слов. Коган пишет: «Маяковский вынес поэзию на улицу… Он сделал литературную речь отрывистой, энергичной и действенной».[309] Никулин подтверждает: «У него была редкая способность разговаривать с тысячами… Его домом были улица и трибуна».[310]

Очень любил М. увеличительные слова: «Тысячи блюдищ всяческой пищи» (из «Гимна обеду»[311]) и т. п. Любил составные слова: «Толпа – пестрошерстая быстрая кошка».[312] Любил необычные падежные окончания: «золотых рыбков» вместо «рыбок»; «на лунном сельде» вместо «сельди».[313] Говорил: «жирафий» (от жирафа), «выпестрить»,[314] «крыластый» вместо «крылатый»[315] и т. п.

При всем своем стремлении к словотворчеству М., в отличие от других футуристов (Хлебникова, Крученых), всегда был далек от так называемой «зауми», т. е. от образования нарочито непонятных, разодранных и разбитых слов-обломков.

Склонности к употреблению старинных слов М. не имел. Более того, он ненавидел всякую архаику и преследовал ее не только в своем словаре, но и в словаре других поэтов. То же можно сказать и о малоупотребительных словах, если это были слова отжившие, «мертвые». Что касается слов иностранных, то было несколько таких слов, которые он любил употреблять. Так, он часто говорил слово «пферды» (лошади), относя его обычно к своим друзьям. «Ну-ка нажимайтесь. Давайте пыхтеть, надуваться, несчастные пферды», – говорил он, например, в дружеском кругу, сдавая карты.[316] Наоборот, также излюбленное свое иностранное слово «пентры» (от французского «пейнтр» – художник) он произносил иронически, относя это слово к ненавистным ему длинноволосым «жрецам искусства».[317] Любил он говорить еще «ля мер де Кузья», переводя таким образом на французский язык русскую «Кузькину мать».

Интересно или скучно говорил М.? По этому поводу школьный товарищ его сообщает: "Говорил М. очень хорошо уже тогда (14–15 лет) – ярко, образно, пересыпая речь частушками, умело примененными цитатами… После заседаний (в кружке самообразования), когда начинались разговоры, М. просто ослеплял нас блеском своих каламбуров, острот и стихотворных цитат, являвшихся неотъемлемым элементом его речи". Каменский свидетельствует, что М. поражал слушателей своими остроумными репликами, блестящими выпадами и необыкновенной непринужденностью разговора с эстрады.

Стихи М., часто кажущиеся малопонятными в чтении, в устах самого автора звучали совершенно понятно, глубоко, впечатляюще и одинаково хорошо доходили и до вузовской, и до рабочей, и до красноармейской аудитории.

Как указывалось, склонность к декламированию, к чтению стихов проявилась у М. в самом раннем детстве. «Уже с четырехлетнего возраста запоминал и декламировал стихи. И впоследствии стихи помнил блестяще» (Л.Ю. Брик). Каменский рассказывает:

Так потрясающе превосходно читать, как это делал сам поэт, никто и никогда не сумеет на свете. Это недосягаемое великое дарование ушло вместе с поэтом безвозвратно. Убежден, что и в целом мире нет подобных исполнителей поэм Маяковского. Он сам говорил:

– Вот сдохну, и никакой черт не сумеет так прочитать. А чтение актеров мне прямо противно.

За 20 лет нашей дружбы я слышал Маяковского тысячи раз и всегда с неизменным наслаждением…[318]

М. очень любил выступать публично и выступал очень часто. Он объездил со своими вечерами-докладами весь СССР; во многих городах выступал десятки раз. Был несколько раз за границей (в Европе и Америке), где вечера М. также привлекали многотысячные толпы свидетелей, зачастую резко враждебных советскому поэту.