Старосту нижних я знаю неплохо, если о тенниках вообще можно так сказать. Ростом он с ребенка лет десяти, напоминает пришельца из россказней уфологов – тщедушное тельце, трехпалые ручки, лысая голова. На крохотном личике большую часть занимают огромные миндалевидные глаза, которые, разумеется, светятся в темноте зеленоватым светом. Говорят, он не всегда был таким – раньше походил на домового, но после очередного Прорыва превратился в это. А может быть, его изменил Город. В самых древних легендах Город и тенники выглядят совсем по-иному, видимо, тогда еще никто не мог представить себе новостройки и автострады.

Слухов в Городе всегда с избытком, а вот достоверная информация в дефиците. Я видела старосту только таким. У него скверный характер, но нужно отдать ему должное – всю пеструю компанию нижних его тонкие пальчики удерживают в повиновении уже не первое десятилетие, и договориться с ним можно. Хотя каждый раз это стоит многих миллионов нервных клеток. Если у Смотрителей они вообще есть.

Наверное, нет. А то перегорели бы давно.

Скверный дядька, облаченный в какую-то немыслимую овчинную кацавейку и детские джинсы с медведями на коленях, сидит на табуретке, обхватив лапками кружку чая объемом в полведра. Он большой любитель гонять чаи, и чаще всего к нему посылают Лаана. Если нет необходимости решить что-то срочно – с Лааном эти гурманы приступают к обсуждению дел не раньше, чем выпьют литра по два чая. С пряностями и без, зеленого и красного… Где тенники только берут всю эту роскошь?

На Киру староста глядит с приязнью, на меня смотрит как всегда – словно я разбила его любимую кружку. Мы садимся за стол напротив, староста собственноручно наливает нам в видавшие виды чашки чаю. Принюхиваюсь. Имбирь и корица в черном чае. Непритязательный, по меркам Лаана и старосты рецепт, но я с удовольствием выпиваю чашку и еще одну чашку, пока Кира и староста болтают на трескучем и малопонятном жаргоне нижних. Общую канву беседы я понимаю – Кира расспрашивает о проповедниках, о Белой Деве, о событиях на первой вуали…

Понимаю я и то, что староста выдавать информацию не расположен, но у Киры есть какие-то весомые аргументы, чтобы развязать тому язык. Я сижу дополнительным аргументом, невинно хлопая глазами, но в любой момент могу напомнить о некотором должке. Девочка-тенник, которую староста по только ему понятным мотивам считает своей приемной дочерью – в Городе, где дети не рождаются, тенники определяют родство то ли по способностям, то ли по взаимной симпатии, – как-то отправилась погулять по завесам и влипла в крупные неприятности. Прорыв был не самой большой из них, хотя ей досталось хорошенько, но после этого ее скинуло вниз, на первую завесу, где тенникам не место в принципе. Их оттуда безжалостно выталкивает обратно, на родные просторы, но при этом болезненно трансформирует уже самим фактом попадания на начальные завесы. И последней каплей стала встреча с бандой каких-то уродов, решивших отколошматить «мутантку».

Над тем, что вернулось назад, можно было лить горькие, но бесполезные слезы. Староста лично примчался к нам, требуя помощи. Лик и Витка позвали меня с собой и оказались правы – когда у обоих кончились все силы, доделывать работу пришлось мне. Из меня плохой хирург, а маг-целитель – еще хуже, но распутывать переплетение заклятий и проклятий, которые девочка собрала на себя в своих странствиях, довелось именно мне, наши целители только руководили этим процессом.

Так что за старостой должок.

Кира говорит быстро, староста тоже тарахтит, они перебивают друг друга, спорят. В какой-то момент беседа идет на едва понятном мне языке, я разбираю только отдельные слова – «Город», «нельзя», «опасно». Староста явно не считает, что нельзя и опасно. Он то презрительно фыркает на каждый довод Киры и морщится, поглядывая на меня, то начинает что-то страстно доказывать. Пользуясь тем, что я почти не понимаю обоих, он уговаривает Киру не валять дурака и не мешать своим.

От скуки я разглядываю скудный интерьер. Стол, табуретки, жаровню на столе. Осторожно трогаю кончиками пальцев полотенце – так и есть, засалено донельзя. Вытираю пальцы о штаны. Кажется, этот жест остался незамеченным.

У Киры есть серьезные причины не соглашаться со старостой, но и не спорить с ним напрямую. Все это я слышу, переключаясь с одного на другого и пытаясь уловить хотя бы эмоции собеседников. Про меня они, кажется, забыли вовсе, для старосты я – только аргумент в беседе. И, судя по всему, ничего лестного для меня он не говорит.

Ну погоди, старый хрыч, злобно думаю я. Будет нужно что-нибудь делать – извернусь, но сделаю так, что тебе придется побегать за Альдо…

– Я вас с ней сведу, – вдруг переходит он на общий и стучит ладонью по столу. – Договорились.

– Когда? – спрашивает Кира.

– А вот прямо сейчас и сведу, чего тянуть-то…

Голос у старосты писклявый и противный, но ничего, кроме естественной неприязни к высоким звукам, я не чувствую. Кажется, он действительно может свести нас с девой и не держит камня за пазухой. Возможно, эта встреча и не пройдет без потерь, но тут уж все зависит от нас самих.

– Сейчас-сейчас, я вам проходик сделаю, и пойдете, и поговорите, и договоритесь, может быть, и впрямь, зачем же так сразу вот туда бежать, сюда бежать, бить кого-то… – бормочет он, слезая с табуретки и начиная поводить в воздухе руками.

– Что, прямо здесь сделаешь? – роняет челюсть Кира, с интересом следя за его манипуляциями.

– А что ж не здесь-то, что ж идти куда, зачем идти…

Перед ним возникает сияющая арка высотой метра полтора и шириной в метр. За ней – непроглядная темнота. Силен староста – вот так, за пару минут, без подготовки соорудить проход на другую завесу, да еще и в конкретное место. Кире все происходящее явно не нравится, он принюхивается к потокам теплого воздуха, бьющим из прохода, прислушивается. Пахнет морем, и кажется, я даже слышу отдаленный рокот и шелест волн, бьющихся о камень. Интересные дела… у нас на искаженной завесе уже море появилось?! Море, песочек…

Кира приподнимает брови, с подозрением смотрит на старосту.

– Ну, гляди, старый пес. Если что не так – ты меня знаешь…

– Ишь умный какой, умный да грозный! – Староста трясет головой, топает ножкой, и я начинаю верить в то, что когда-то он и впрямь был домовым.

Ему бы бороду до пояса, лапти и метлу какую-нибудь в ручки. Самое оно было бы.

Кира обнимает меня сзади, мы делаем шаг, преодолевая сопротивление ветра, дующего в лицо. Мгновение полной потери ориентации – то ли мы падаем, то ли летим, нет ни верха, ни низа, только липкая густая тьма, заполняющая нос и уши, словно сироп. В следующее мгновение под ногами уже земля, точнее – редкая зеленая травка. Приземлились мы удачно, высота была всего метра полтора. А вот место, в которое попали…

Это двор заброшенной стройки. Валяются бетонные плиты и полурассыпавшиеся штабеля кирпичей, торчат стержни арматуры – и как только не напоролись? В земле – трещины, сквозь них видны фрагменты фундамента, вокруг – квадратное недостроенное здание этажей в семь или восемь. Зияют проемы окон, ветер развевает угол пленки – раздается неприятный трескучий звук.