даже если бы отдала выручку за весь сезон. После этого Роджер был не в силах переступить порог Дома веселья, особенно когда узнал, что кто-то из клиентов представлял в своих фантазиях его лицо в шрамах и наслаждался его болью.

Из ее янтарных глаз испарилось все веселье этого вечера.

– Это он сам тебе рассказал?

– По словам Роджера, этот клиент хотел его погубить. Изуродовать так, чтобы на него больше не посмотрела ни Маргарет, ни кто-нибудь еще. Конечно, все вышло наоборот. Я видел, как девушки в барах гладили его шрамы.

Вся кровь отхлынула от лица Лакс.

– Дело было не так.

– Но шрамы…

Это были ожоги, я такое видел в Сент-Дугласе. Даже наши воспитатели редко прибегали к наказанию огнем, но как-то раз один мальчик на пятый день своего первого поста полез искать еду и опрокинул на себя кипящую кастрюлю. Его шрамы были точь-в-точь как у Роджера.

Разве что… Магия Страттори.

Я невольно зажал рот рукой:

– Тот негодяй напал на Маргарет?

Лакс мрачно кивнула.

– Боже милостивый. – Какую же боль испытал Роджер. Сначала – когда он увидел, как страдает его любимая, потом – когда взял эти увечья на себя. – Магия Страттори иногда бывает проклятием, правда?

Она горько усмехнулась:

– Не магия Страттори свела с ума клиента Роджера, не она побудила его подойти к булочной, облить тряпку бензином, поджечь и бросить в лицо Маргарет. И не из-за магии Страттори бедная Маргарет горько жалеет о том, что разрешила Роджеру взять на себя ее невыносимую боль. Это стало ее проклятием на всю жизнь. С тех пор ей стыдно даже смотреть на Ревеллей.

Господи. Неудивительно, что их отношения сошли на нет, – при таких-то муках совести.

– Проклятие – это любовь, – сказала Лакс. – А не магия.

Я озадаченно посмотрел на нее:

– Что плохого в любви?

– А что хорошего? – Она выгнула бровь. – От любви нет никакого толку.

– Нет толку? Ты что, шутишь?

– Любовь отравляет разум вполне здравомыслящих людей. Она – самый страшный наркотик.

– Ты же любишь свою семью, – напомнил я.

Она отмахнулась:

– Это совсем другое дело. А романтическая любовь – сплошная ложь. Поверь. Я ею торгую каждую ночь.

Она нарочно притворялась бесчувственной.

– Ты продаешь не любовь, а похоть.

– И всё же клиенты это любят.

Я глядел на нее раскрыв рот, а она лишь улыбалась все шире. И хотя она умышленно раззадоривала меня, я не мог оставить все как есть, не мог допустить, чтобы Лакс Ревелль действительно обрекла себя на жизнь, лишенную любви.

Набравшись храбрости, которую мог дать только Эффиженов коктейль, я подсел к Лакс и наклонился так близко, что ощутил ее мятное дыхание. Кабинка качнулась.

– Значит, ты хочешь сказать, что прямо сейчас, когда едешь на чертовом колесе наедине с симпатичным парнем, ты ничего не чувствуешь?

У нее на миг перехватило дыхание. Тихо, почти неуловимо.

– Абсолютно ничего.

Она не отстранилась. Осмелев, я обхватил двумя пальцами ее тонкое запястье и нащупал лихорадочно бьющийся пульс.

– Врунья.

Колесо медленно вращалось, поднимая нас к самой вершине. Внизу раскинулся сияющий огнями остров Шарман, справа от нас спрятался в ночной дымке темный океан.

– Даже если бы я что-нибудь чувствовала… – Лакс склонилась ближе, и на последнем слове ее внезапно севший голос дрогнул. Меня пробила дрожь восторга. – Дьюи этого не одобрил бы.

Я скрипнул зубами:

– Он тебе не хозяин.

– Знаю. Просто не думаю, что он захочет делить меня с кем-то.

– А чего хочешь ты?

Вот она, единственная важная переменная в этом уравнении. Но сможет ли она ответить искренне, пока не знает, какую беду принесли мои родители ее семье?

Она прикусила губу, сдерживая рвущиеся слова. Мне не следует мечтать о поцелуе с ней. В жилах у нас обоих бурлит Эффиженов коктейль, над головой перемигивается звездами пьянящий ночной небосвод, а эти идеальные губы только что произнесли его имя. Она всего лишь проявляла доброту ко мне, чтобы подбодрить.

Хотя кого я обманываю? Это не просто жалость, а у меня к ней не только симпатия. Между нами что-то происходит, и закрывать глаза на это уже невозможно.

Я заправил ее выбившийся на ветру локон под гребень, усыпанный камнями. У меня под пальцами бешено колотился ее пульс.

– Чего ты хочешь? – повторил я уже мягче.

– Подчинить его. – Огонь в ее глазах мог бы сжечь целый остров. – Зачаровав, превратить в послушного мэра, который пальцем не тронет ни меня, ни тех, кто мне дорог. Остановить нападения его семьи на мою, помешать Джорджу издеваться над нами, сделать так, что семья Хроносов наконец-то прекратит лишать мою семью малейших шансов на процветание. Хочу низвергнуть их всех.

– Тогда давай сделаем это.

Ее пальцы переплелись с моими, и меня пронзила дрожь. Тот первый поцелуй был невероятным, и тогда я еще не знал, как горячо она любит свою семью, как усердно старается уберечь их от невзгод.

Целоваться с Лакс, когда неподалеку Тревор, было бы неосторожно. Безрассудно. Но ни я, ни она не отводили глаз друг от друга, и притяжение между нами нарастало с каждой секундой.

Чертово колесо крутанулось и опустило нас так стремительно, что я по-щенячьи взвизгнул и схватился за поручни. Лакс захохотала и потом долго не могла отдышаться.

Я был предельно учтив и обходителен.

– Что же ты не сказал, что боишься высоты!

– Такого со мной, гм, еще не случалось. – Я медленно откинулся на спинку сиденья. Наш почти состоявшийся поцелуй так кружил голову, что я едва заметил, как далеко мы от земли.

* * *

Солнце дразняще высовывало лучики из-за горизонта, где небо встречалось с океаном. Еще не день, но уже и не ночь. В бледном свете вырисовывались силуэты четверых Ревеллей, которые делали «колесо» в волнах прибоя. Под действием алкоголя их гимнастические упражнения становились все причудливее.

Мы с Тристой, поджав ноги, сидели на дюнах и смотрели, как волны плещутся о берег. У наших ног сладко похрапывал Тревор, неумело подвязав под подбородком младенческий чепчик.

– На, возьми. – Она протянула мне почти опустевшую бутылку вина.

На голове Тристы криво сидела матросская бескозырка. Она выклянчила ее у флотского шкипера, и это принесло ей пятое место в нашем соревновании. Четвертой стала Лакс, добывшая фуражку у оператора чертова колеса. Третье место – с чем она была абсолютно не согласна – заняла Колетт в расшитой самоцветами ковбойской шляпе. Когда появился Тревор в детском кружевном чепчике, Милли покатилась от хохота. Сама она щеголяла в высоченном белом цилиндре, в то время как я ухитрился выменять свою фетровую шляпу на цветастый чепец у жительницы материка. Но никто из нас не шел ни в какое сравнение с Роджером и его диковинной фруктовой горой.

Его фант был простым: встретить рассвет на пляже.

Я поежился от прохладного ветерка, принесшего с моря веселый смех Ревеллей. Юбка Лакс была сырой до колен, а Роджер столько раз плюхался в воду, что промок насквозь.

– Может, принести из амбара одеяла?

– Мы оба знаем, что никуда ты не пойдешь. – Триста кивком указала на Лакс. Та бежала вдоль берега, брызгая водой на Роджера. Я никогда еще не видел у нее такой улыбки. В ней была свобода… Не только от боли – от всего. – Хуже, чем было с Бетти, да?

Как же мало я знал о жизни, когда встретил Бетти. Достоинства ее были прискорбно малы – она обратила на меня внимание, только и всего. Но Лакс? Она была необыкновенная – и совершенно недосягаемая.

– Какая еще Бетти?

– Ох, Джеймо. – Триста привалилась ко мне. – Что мне с тобой делать?

– Знаю, ты ее не любишь…

– Неправда. – Она задумчиво пересыпала песок между пальцами. – Мне нравится ее решительность. И она предана своей семье, это я уважаю. Просто хотелось бы, чтобы она не так усердно старалась разбить твое сердце.

Ревелли визжали от смеха, глядя, как Колетт умудряется ходить на руках, пока волны плещут ей в лицо. Плечи Тристы затряслись от беззвучного хохота.

– Ты-то чем лучше? – заметил я. – Вижу, как ты смотришь на Колетт.

Она спрятала улыбку:

– Без комментариев. Значит, у Лакс с моим братом все не по-настоящему?