Она тогда надолго разозлилась на Сергеева. Ведь эта его страсть к Вороньему гнезду, где он играл мальчишкой, добавила Люсьене немало хлопот. Конечно, это зловещее место ей тоже понравилось. Это было настоящее обиталище колдунов, и Люсьена иногда мечтала заполучить его в собственность. Разумеется, это было невозможно – во всяком случае, пока. Однако она полюбила гулять в Вороньем гнезде, забавляясь тем, что иногда оставляла на снегу козьи следы рядом со своими, человеческими. Она сама не знала, почему так получалось… Объяснить это пыталась тем, что все-таки ее природа была отчасти ведьмовская, но почему это происходило только зимой, понять было невозможно. Самое странное, что никакая обувь не могла помешать оставлять такие следы. Валенки, лыжные ботинки, сапоги на высоком каблуке внезапно словно бы обращались в козьи копытца! Правда, Люсьена следила за тем, чтобы люди их не видели (ненужных слухов она старалась избегать), всегда ходила только по протоптанным дорожкам – потом приходилось тратить слишком много сил на такие пустяки, как стирание элементов памяти у заметивших этот след. Гораздо проще стирать память целыми блоками – в этом она убедилась, «работая» с Вадимом Скобликовым.

Но однажды в Воронье гнездо забрели две глупые девчонки. Решив немного позабавиться, Люсьена внушила им, что они заперты за железной дверью. Сила ее внушения была такова, что эту дверь – проникнув в воображение девчонок! – смогла увидеть Елизавета Морозова и ринулась их спасать. Люсьена почувствовала опасность. Пришлось подсуетиться и выступить в роли спасительницы: «найти» и вывезти этих глупышек из Вороньего гнезда. Очень не хотелось, чтобы Морозова случайно наткнулась на похищенные из кабинета учебных пособий вещи! Наверняка в милиции имелся список, и Елизавета, сунь она в этот список свой любопытный нос (а Люсьена почти не сомневалась, что так и случится!), могла бы сообразить, что все экспонаты брошены – кроме одного! – ради которого, очевидно, и совершено было похищение. Ну нет, конечно, она не могла догадаться об этом…

Но это все случится потом. А тогда, сразу после расправы с Эпштейн, заполучив руку отца, Люсьена наконец прижала родную кость к себе – и тотчас закричала от боли, когда к ней метнулись, больно раня, все монеты, которые лежали в ее кошельке и в карманах, все ее украшения из шкатулки, все серебряные вилки и ножи (первым делом в Хабаровске Люсьена наведалась в ломбарды, скупки и комиссионки и продолжала эти визиты чуть ли не ежедневно, скупая все подряд столовое серебро, ибо, во-первых, слишком любила себя, чтобы есть с пошлого алюминия, не менее пошлого мельхиора, а во-вторых, прекрасно понимала, что поразить ее насмерть может только серебряная пуля, а значит, того, из чего может она быть отлита, должно остаться в широком доступе как можно меньше). Да, отец наделил ее удивительным даром притягивать металлы… Однако она сразу распознала жадность и мелочность Павла Меца, который так долго отказывал себе в предметах роскоши, да и в самом необходимом, пока находился в тюрьме, что теперь его воскрешенная к жизни рука хваталась за все, что поистине плохо лежит!

Позднее, освоившись с характером руки отца, Люсьена смастерила для руки особый изолирующий футляр из оловянной фольги, а со своим организмом ей пришлось серьезно поработать, чтобы научиться «включать» и «выключать» эту совершенно ненужную и даже опасную способность. Ведь так же, как вилки и ножи, она могла бы притянуть и пулю! Однако вскоре притягивать металл Люсьена могла только по желанию, а «нежелание», если так можно назвать ее способность «отключать» притяжение, создавало своего рода защитный экран, который стал бы помехой для пули. Разумеется, это Люсьена знала чисто теоретически: как-то не было у нее особой охоты проводить опыт по стрельбе на поражение самой себя, – однако не сомневалась, что, случись что, сможет себя прикрыть и от пули, и от холодного оружия.

Носить с собой руку, конечно, стало не слишком удобно – в футляре-то! – но иногда Люсьена отпускала-таки ее на свободу: в тех же, к примеру, ювелирных магазинах, куда ей так и не удалось завлечь Вячеслава Всеславского, – однако прежде всего его интересовали поистине убийственные свойства этой руки, ее всемогущество, до которого сама Люсьена, как ни тянулась, дотянуться без отцовской помощи не смогла бы.

Ее утешало, впрочем, то, что без помощи дочери отец всемогущества тоже не достиг бы: рука так и оставалась бы в кабинете учебных пособий в виде безжизненной кости. Но та пара, которой они стали, их тандем – о да, он был способен на многое.

И вот теперь-то настало время отомстить врагам!

На Амуре, 1985 год

– Лиза! – окликнул ее чей-то голос. – Лиза! Вы спите?

Она вскинулась, оглянулась. Лаборант Толик стоял рядом, отвинчивая крышку термоса. Гриня тоже что-то доставал из рюкзака.

– Самое время поесть на дорожку! – радостно сообщил он. – Усилия наших доблестных лёдчиков увенчались успехом. Слышите – гудит? Вы так крепко спали, что ничего не замечали, а мы уж полчаса в пути.

Лиза не стала его разубеждать, что не спала, а задумалась. Еще спросит, о чем… Правду не сказать, а врать неохота.

И правда – винт работал, мотор ревел, аэросани нетерпеливо сотрясались, готовые продолжать движение, хоть его вряд ли можно было назвать полетом.

– Угощайтесь! – щедро предложил Гриня. – У меня невероятное копченое сало. Теща делает – с ума сойти.

В салон вошел пилот – первый, не его сменщик, и Лиза вздохнула – не то разочарованно, не то с облегчением.

– А у меня балычок домашнего копчения, – похвалился он. – И хлеб, который пекут только в поселке Уссурийский. Знаете, какой там хлеб? Ого!

Толик заявил, что у него имеется чай с лимонником и дикий таежный мед, который ему привозят аж с Буреи.

– Там же ГЭС строят, – недоверчиво сказал пилот. – Неужели еще не всю тайгу подчистили?

– Что ты! – возмутился Толик. – Там мой брат работает с первого колышка, он такие места знает! Сам соты диких пчел ломает. А еще он научил мою жену мелкую зеленую смородину сахаром засыпать. Помять ее слегка, на месяц оставить, но не варить – это что-то невероятное получается! Жаль, кончилась уже, мало запасли. Вы даже не представляете, Лиза, что это такое.

– Представляю, – тихо ответила она. – Меня угощали.

Женька писала цикл очерков о Бурейской ГЭС и привозила фирменное лакомство многих гидростроителей: зеленую смородину в сахаре. Это было и правда невероятно вкусно, но когда Лиза попробовала сама приготовить смородину таким образом, ничего не получилось. Кислятина обыкновенная, хотя сахару она не пожалела.

– Наверное, нужна только бурейская смородина, – сказала Женька, отчаянно борясь с оскоминой и смешно гримасничая. – Ничего, вот съезжу туда летом – привезу.

Но летом ее послали куда-то еще, а потом… А потом она уехала и не вернулась. Она утонула, и даже тела ее не нашли!

Лиза вздохнула и развязала свой рюкзак. У нее с собой были отличные котлеты по китайскому рецепту. Когда-то мама научила делать их так, как ее хозяйка китаянка, у которой она работала в юности. Котлеты были свиные – с тыквой и пророщенной соей, залитые густой подливкой. После смерти матери Лиза их долго не делала… Она тогда старалась вообще о маме не думать, а тут вдруг наготовила множество котлет, чтобы отцу было что есть во время ее отсутствия, да и с собой взяла полную махотку, а не только скучные бутерброды с копченой колбасой.