внедрить предложение о тёмной так, словно они сами это придумали.

Так что теперь у меня на руках имеется замечательный компромат. Достаточный для того, чтобы устроить «веселенькую» жизнь каждому из участников моего избиения. Которых я насчитал десять человек. Шестерых наших и четверых «ашек», пришедших на следующий урок после нас.

Рюкзак мой обнаруживается на лестнице, а всё его содержимое рассыпано по ступеням. Наклоняться тяжело, тело болит, словно по нему проехал бульдозер, и от каждого неловкого движения я кряхчу и вздыхаю, как старый дед. Минут десять вожусь, собирая, ручки, тетради и учебники. Телефон обнаруживается в самом низу, у подножья лестницы, и даже работает, хотя экран всё-таки треснул. Но одежды нигде нет. Пусть так. Плевать.

Зато видео, снятое Гальским, благополучно приходит с его фейкового аккаунта и нормально открывается. Запись на четыре минуты.

Быстро умывшись в туалете, с удивлением замечаю, что лицо ни капли не пострадало. Били так, чтобы сторонних вопросов не возникло. Ушлые ребята, Макаров их хорошо выдрессировал.

Закинув рюкзак на плечо, несколько минут обдумываю, куда первым делом податься и обойти ли каждого по отдельности или вести переговоры с кем-то одним. Лучше бы с одним, но выбранный мною для этих целей Журкин соображает туго, а мне нужен кто-то смышлёный и способный правильно оценить обстановку.

— Ты уже дошла до дома? — хриплю не своим голосом в трубку и зажав динамик, откашливаюсь.

— Это кто? — не узнаёт меня Румянцева.

— Филатов.

— А-а-а, — многозначительно тянет она. — Очухался?

— Нет. С того света тебе звоню.

— В смысле? — замешательство в её голосе смешит.

— Короче, смотри, я сейчас иду в травмпункт и беру справку о побоях. А потом выдвигаюсь с ней и видосом из раздевалки в полицию.

— Какой видос, Филатов? Ко мне лично какие претензии?

— К тебе нет. Но ты можешь рассказать о моих планах своим друзьям.

— Вот сам и расскажи.

— Я бы рассказал, только боюсь насчёт условий они не поймут. А ты среди них самая умная, да и тема шантажа тебе более, чем близка.

— И чего же ты хочешь?

— Хочу, чтобы на вечере памяти вы сказали про Макарова правду, а не то, что напишите и сдадите Жанне.

— Какую ещё правду?

— Что он вас всех за людей не держал. Унижал, ставил на деньги, использовал и запугивал. Или типа он умер и плохое стёрлось? У меня, например, не стёрлось и никогда не сотрётся. И у всех остальных тоже… Я хочу, чтобы всё было по-честному. Он же тебя саму всегда только шкурой называл.

Румянцева немного помолчала.

— Но ты же Святоша. Разве тебе не положено прощать и подставлять другую щёку?

— Короче, вы там обсудите всё это, а я к вам завтра подойду, узнаю, что решили.

— Я тебя, кстати, не била! Так что выполнять твои условия не собираюсь.

— Оль, — делаю паузу. — Это касается всех, кто будет выступать на вечере. И я не прошу, чтобы вы нарочно поливали Макарова грязью. А добиваюсь лишь справедливости. В общем, решайте сами, а мне нужно торопиться, чтобы успеть в травмпункт.

Однако вместо травмпункта я иду в магазин. Там огромная очередь на кассу. Все кричат, просят позвать ещё одного кассира, но тот никак не приходит.

Я стою с одним пакетом гречки, томатным соком и сахарозаменителем для мамы, а передо мной семейная пара с огромной, доверху нагруженной тележкой.

— Всё. Уходим, — неожиданно объявляет усатый мужчина.

— Как уходим? — ахает его жена. — Без продуктов?

— По интернету закажем.

— А вот это всё, — она кивает на тележку. — Куда?

— Менеджеры разберут. Это уже не наши проблемы, раз у них организация такая.

— Но здесь ниже цены на фрукты и овощи.

— Плевать, — мужчина аккуратно отцепляет её руки от тележки. — Самоуважение вообще бесценно.

Они оставляют продукты и уходят. А я долго-долго смотрю им вслед. Этот мужчина крутой.

«Самоуважение бесценно», — всё ещё звучит у меня в ушах.

Думаю о том, что вот именно так и происходит выбор: томительно ждать своей участи или отправиться на поиски иных решений.

Только в первом случае ты раб обстоятельств, а во втором — их создатель.

Так и хочется догнать и расцеловать его за гениальность. Но вместо этого закидываю гречку, сок и заменитель в их тележку и необычайно вдохновлённый своим поступком, отправляюсь на улицу.

Вот он — голос здравого смысла, иногда мне очень не хватает кого-то, кто бы нашёл подходящие слова или дал совет. Как же здорово, что у меня теперь есть Нелли.

Просто «самоуважение» особенное слово. От него так просто не отделаешься.

Оно похоже на увесистый слиток золота — кладёшь на чашу весов, и чем бы не пытался уравновесить, всё оказывается легче и незначительнее.

Взять, к примеру, «пофигизм» Макарова или, допустим, его «высокомерие», или некую абстрактную «крутость».

Ничего из этого даже близко не может сравниться с весом «самоуважения».

И не то, чтобы дядька из магазина открыл мне Америку. Да и психануть, стоя в утомительной очереди, может каждый. Но так бывает, что всё вокруг, даже самое незначительное, внезапно складывается в целую, понятную тебе одному картину.

Мамы дома ещё нет. Мою руки, разглядываю в зеркало синяки на спине и на рёбрах, а после, блаженно завалившись на кровать, первым делом оформляю Неле доставку попкорна, колу и брелок с белым плюшевым котёнком. Пусть будет её деймоном.

Однако записать голосовое с рассказом о сегодняшних событиях не успеваю. Звонит незнакомый номер.

— Глеб? Здравствуй. Это мама Саши Макарова. Анасатасия Вадимовна. Ты бы не мог сейчас зайти ко мне? Мы недалеко от школы живём. Хочу передать тебе пару Сашиных фотографий и поговорить.

— Хорошо, — немного растеряно соглашаюсь я. — Зайду.

По-прежнему довольно серо и сыро, но уже не льёт, как с утра. Тело ноет и тоскует по оставленной кровати, но такую просьбу проигнорировать не могу.

Анасатасия Вадимовна — этакий типаж русоволосых крепостных славянок: круглолицая, розовощёкая, с ясными голубыми глазами, встречает меня в тёмно-синем спортивном костюме, словно только вернулась с пробежки, выдаёт аристократического вида бордовые тапочки и «приглашает», как она сама выразилась в гостиную.

Квартира у них роскошная, как в российских сериалах про богачей, которые смотрит мама. Но я стараюсь особо ничего не разглядывать.

Анастасия Вадимовна усаживает меня в кресло с высокой спинкой, а сама опускается