Она стала говорить про обдуманное – о четвертной дани со всякого прибытка, в чем он ни будь. Перечислила новгородские и псковские статьи дохода. Закончила же вот чем:

– Притом платить станем без утайки и обмана. На том я дам тебе мое григориевское слово. Поставь меня собирать дань с Новгорода и Пскова – и твоя казна переполнится. Ты станешь богатейшим из государей.

– И сколько от такой дани мне выйдет дохода? – спросил Иван.

– Если на рубли считать, то от Новгорода тысяч восемьдесят в год и от Пскова, я думаю, еще треть столько.

Великий князь при всей своей сдержанности дернул бородой. Таких деньжищ он не собирал со всех своих обширных владений.

А Григориева, памятуя совет Олферия, повела разговор дальше.

– Дань – это не главное. Мы поможем тебе от ордынской узды избавиться, устроим на то особый сбор. Будешь ты не под ханом, а сам себе держатель, истинный самодержец. Потом раздавишь Орден, который ныне слаб. На это мы ничего не пожалеем, уж больно надоел нам немецкий соседушка. Взяв орденские земли, крепко встанешь на море, и мы с тобой тоже расторгуемся. Понастроим кораблей, будем возить товары хоть во франкскую землю, хоть в английскую. А еще поможем тебе одолеть Литву, отобрать у нее все старинные русские земли, до Киева и дальше. Твой меч, наше злато. Станешь ты государем всего русского языка и всей русской веры – всея Руси. Как Ярослав Мудрый. Все другие народы живут розно, бьются между собой: немцы с немцами, франки с франками, англы с англами, фряги с фрягами. А у тебя будет единая держава, первая на весь христианский мир.

У Ивана все ярче блестели глаза. Они казались уже не тускло-оловянными, а переливчато-ртутными.

Настасья умолкла. Нужно было дать князю время охватить умом всю громадность замысла.

Государь поднялся, начал вышагивать от стены к стене. Боярыня ждала, внутренне замерев. Сейчас решалось всё: и судьба Новгорода, и ее собственная.

Догадаться о ходе мыслей Ивана было невозможно, его лицо сохраняло непроницаемость, лишь на лбу прорезалась глубокая морщина.

Наконец он остановился над Григориевой. Она тоже сделала лицо бесстрастным. Так они и смотрели друг на друга – будто два каменных идола.

– Истинно – великая ты женка, – очень нескоро заговорил великий князь. – Я и мужей такого полета не видывал. В небе паришь, Юрьевна, далеко прозираешь…

Настасья тоже поднялась. Банька не банька, но сидеть, когда государь пред тобой стоит, негоже.

– Время ныне такое, что иначе нельзя. Либо взлететь, либо пропасть.

– А я летать не умею. Я человек земной, привык не в небо, а под ноги смотреть. Не подползает ли змея, не споткнуться бы о камень, не провалиться бы в яму…

Григориева нахмурилась:

– К чему это ты?

– А к тому, боярыня, что стелешь ты мягко, да вставать потом будет тяжко. Хочешь меня на золотую цепь посадить? Чтобы казна моей державы раскормилась на ваших прибылях и зависела от Новгорода со Псковом? А если меж нами возникнет раздор и деньги приходить перестанут? Без них войско мое взбунтуется, дьяки поразбегутся.

– Зачем же нам вздорить, если мы друг другу выгодны?

– Пока у вас свой закон и свои порядки, вы всегда можете и свою военную силу собрать. Либо иноземную нанять. А денег у вас будет против моего втрое, вы ведь мне станете только четверть отдавать. Хорош я буду самодержавный государь. Нет, Юрьевна, так мы не сговоримся.

– А как сговоримся? – подобралась она.

– В одном государстве двух законов и двух властей быть не может. Иначе рано или поздно они между собою сшибутся. Сговоримся мы с тобой, Юрьевна, вот как. Новгороду быть в полной моей воле, как всем прочим русским землям. Ни веча у вас не будет, ни выборов. Я вам стану и вече, и выбор. В Граде у вас помещу свою дружину, а вам оружаться запрещу. Взамен же, – быстро добавил великий князь, видя, как у Григориевой под черным платом сдвигаются брови, – дам от себя пожалование.

– Какое?

– В торговые ваши дела вмешиваться не стану. Торгуйте как торговали. Имущества вашего не трону… С одним условием. – Иван вдруг лукаво улыбнулся. Это было неожиданно. – Передо мной за Новгород ответчицей будет Настасья Григориева-Каменная. Никому другому не поверю. Правь там моим именем, как моя полновластная наместница. Будешь собирать для меня четверть, поможешь мне выйти к морю, пособишь отобрать у Литвы русские земли – всё, как ты говорила. Твоих недругов я знаю, помогу тебе с ними поквитаться. Новгород будет под тобой, а ты – подо мной. – Тут великий князь снова удивил – голос у него дрогнул, в выпуклом глазу сверкнула влага. – Одиноко мне, Юрьевна. Никогда и ни с кем я не говорю так, как сейчас с тобою. И то мне отрада. Будем иногда встречаться – когда ты на Москву наедешь, когда я в Новгород. Скучать по тебе буду.

Он и руку ей на плечо положил, душевно.

– Внука у тебя родилась, знаю. Вырасти ее такой же сильной, как ты сама. Помолвлю с ней своего наследника – породнимся. Не при мне, так при них станет вся Русь единой, а Москва – новым Цареградом. И достигнет того наше с тобой общее потомство! Так что, Юрьевна, согласна ты иль нет?

Настасья была довольна. Всё, о чем мечталось, сбылось – и даже более.

– На такое не согласиться – надо вовсе без ума быть. – Она коротко рассмеялась. – Я и не ждала, что ты на новгородскую вольность уступишься. Но подумала, отчего бы не попробовать.

Засмеялся и он. Они смотрели друга на друга с удовольствием. Вот какого бы мне сына, подумалось Настасье. Вспомнился ей Юраша – как он лежал на земле, лицом светлый, телом черный. Теперь никакого сына нет. Ну, сестрицы дорогие, за всё сполна мне заплатите. Попотчую вас лихом-горюшком, будете сыты.

Отсмеявшись, великий князь сел, положил костлявые руки на стол.

– Ну, какую шубу сшить, мы с тобой решили. Осталось малое – медведя убить. Новгород пока что не твой и не мой. Есть вековой обычай, есть договор, по которому еще пращуры мои клялись блюсти новгородские права и вольности. Который год ломаю голову, как сей узел развязать. Ничего пока не придумал.

Настасья ему спокойно:

– А и не надо. Уже придумано всё.

Иван к ней так и подался.

– Говори!

– Отобрать у Господина Великого Новгорода вековое право ты не можешь. Однако, если он сам от вольности откажется и признает тебя не господином, но своим государем – тогда дело иное. Никто тебя не назовет клятвопреступником – ни митрополит, ни патриарх.

– Сам откажется от вольности? – недоверчиво переспросил Иван Васильевич. – И что мне для этого нужно сделать?

– Прими завтра новгородское посольство, только и всего. Дьяка Назара Ильина и подвойского Захара Попенка. Они зачтут тебе грамотку от веча.