Старик сел, коробку положил себе на колени.

— Позавчера в два часа ночи у меня умер кот. Треф. Было ему от роду восемнадцать лет. И все восемнадцать мы прожили с ним вдвоем. Так получилось с детства котов люблю. Всю жизнь надо мной смеялись. С гимназии начиная, с приготовительного. Ну, да бог с ними. Может быть, и действительно смешно: ни семьи, ни детей никогда не имел. Работа да кошки. У меня, бывало, по пятнадцать жили. Вероятно, смешно. Да… Я тоже много над чем смеялся за свои восемьдесят лет. Смеялся… И, думаю, не всегда был прав… И просьба моя может показаться вам странной. Прошу вас отнеситесь к ней насколько возможно внимательно. Я хочу похоронить Трефа. Знаю, не положено, но поймите меня… Больше у меня никаких просьб… Вообще… Ни к кому… Кот здесь. — Он положил руку на коробку.

Воробей с лязгом захлопнул дверь сарая.

— Долго думал, дед?

Старик, казалось, не слышал его.

— Я уже приходил, но ваш помощник не решился… А моя могила, то есть моей матери, недалеко отсюда. Вот удостоверение. Я вас отблагодарю…

— В материну могилу кота?! Ну, ты, дед, даешь!

…Ограды ставить нельзя. Только взамен старой и если она зарегистрирована. А люди желают отделить свою смерть от чужой. Им виднее. Дело хозяйское. За деньги чего не сделать. И склеп на три персоны из кирпича под землей выкладывают, и ограду клеткой, чтоб с неба кто не залетел на чужую территорию, и под гроб в могилу подставки ложут — от сырости. Чудят кто как может.

— А дураков бы не было — мы бы лапу сосали, — разглагольствовал Воробей. Эта, к примеру, которой сегодня ставить будем. Стоит у ней нормальная ограда, не ржавая, крепкая, чего еще? Так нет, сделай ей, как у Гольцманов, с золотыми шарами. И двести колов дуре не жалко!.. И этот, с котом, сейчас десятку дал. Грех, конечно, с такого чирик дергать — копнул пару раз. А если засечет кто? Выходит, нормально: за страх чирик, за риск.

За разговором они дошли до пролома, куда Витька, сварщик из мастерской по соседству, уже доставил ограду.

Воробей осмотрел работу, ничего не сказал. Значит, понравилась. Долго отсчитывал Витьке деньги, так долго, что тот даже стал за что-то оправдываться. Воробей не останавливал Витьку: пусть наперед чувствует вину, авансом. Потом мрачно, без слов сунул деньги. Витьке ничего не оставалось, как выдавить «спасибо». У Воробья эта процедура называлась «сбивать понт».

Быстро поставили новую ограду. Ножки забутили, раствором пролили. И быстрей красить. А старую ограду обновить — за сотню уйдет как милая.

Молчок сегодня просил помочь захоранивать, значит, надо до двенадцати закончить. На сегодня он отпустил часовню погулять, выходит, и завтра за них хоронить втроем: Молчку, Воробью и Мишке. Часовня похмеляться будет.

— Бесхоз толкнуть — самое то, — наставлял Воробей Мишку, он всегда наставлял его, когда красили, работа спокойная. — Вот где бабки живые… У тебя, предположим, здесь родственники похоронены. Пятнадцать лет санитарных не прошло, а у тебя вчера новый покойник умер. Родственник близкий. Куда ты его денешь? Здесь хочешь. А здесь не выйдет — сроку мало прошло, а новые ямы копать нельзя — кладбище закрытое.

Ты к Петровичу: то-сё. Он тебя пошлет для начала. А покойник-то тухнет… А если еще и лето вприбавок?..

Ты опять к нему. Он покрутит, повертит: а вдруг ты из треста или из обахаэса? Ну, а потом заломит, ясное дело… и никуда не денешься, дашь как миленький. Договорились по-хорошему — он тебе бесхозик подберет поближе к твоей могилке…

Воробей посмотрел на часы и опустил кисть в ведро.

— Потом докрасим, первый час, хоронить пора.

— Леш, а что с покойником потом делается, в земле?

— Как чего? Лежит себе, следующего ждет.

— А что с ним происходит, с покойником? С телом?

— Лежит себе… Сперва надувается, если не зима и не промерзнет, потом лопается. Через год-полтора, по-разному, от тела зависит и от земли. Суглинок если, так быстро его пучит: земля воду держит, как все равно в кастрюле. Если песок — еще полежит. Брюхо лопнет — он течь начинает… Несколько лет текёт. Вытекает все — сохнет. Быстро сохнет. В землю превращается. Одна кость остается. Лет за восемь целиком сделается. Все чисто. В землю ушел…

— А зачем тогда пятнадцать лет ждать?

— На всякий случай, мало ли что… бывает, вода почвенная стоит — так он парится, а в землю не идет. Не видел никогда? Увидишь. На той неделе перезахоронка будет. Не обделаешься со страху-то?

— Не знаю.

— Перезахоронка, считай, самая муть. Вонь забирается — хоть мылом нос полощи, не отобьешься! И стоит, падла, до пяти ден. Раз положили — пусть лежал бы себе, чего его ворошить. При царе-то точняк руки б поотрывали за такие штучки. Гниет себе человек тихо-благородно… В рай едет или еще куда. Так ведь нет — выковыривают! Другое дело, когда по медицинскому или судебному надо в него посмотреть…

Слышь, Михаил! Я тебе свой бесхоз не показывал? Покажу. Когда в больнице был, Петрович мне у заборчика отвел местечко… по закону, в трест ездил специально договариваться. Разрешили. А когда я вышел — смеется: вот, Воробей, твой бесхоз, не толкни по дурости, бездомным будешь.

Ты, Миш, тоже запомни: ложить меня только туда. А чего смотришь? Дырка-то у меня все ж без кости, и гной не перестает. Смех-то смехом…

На центральной аллее показалась знакомая фигура. Воробей прищурился:

— Кутя, что ль? Ку-уть!

Кутя молча побрел на зов.

— Куда пилишь, могильщик хренов? — добродушно спросил Воробей. — Ты когда портки заменишь?

— Домой пойду, — невпопад ответил Кутя.

— Громче говори.

— Домой пойду! — крикнул Кутя. — Петрович отчислил. За прогулы.

— Куда домой? Где он? — заорал Воробей.

Петрович сидел в кабинете.

— Ты что, шакал, над дедом мудруешь?! — просипел Воробей. — Ему до пенсии полгода, он сам отвалит! Неймется! Руки чешутся?.. Могу почесать!

Петрович побледнел: в конторе никого, а Воробей неполноценный. Отоварит, потом поди разбирайся.

Воробья трясло.

— Не обижай деда, Петрович…

— Воду пей! — завизжал заведующий, подталкивая к нему графин.

Воробей послушно припал к графину.

— Не обижай…

— Защитничек…

Петрович встал из-за стола.

— Много вас… что ты здесь разорался?.. Прибежал-прилетел!.. Все вы за чужой счет добренькие. А сам, если что?.. Знаю я вас!..

— Спасибо, Петрович, — пробормотал Воробей. — Ему полгода, он сам отвалит…

— Пошел вон. Иди работай, — буркнул Петрович.

— Вы чего наглеете? Полчаса гроб стынет. Оборзели вконец!

Молчок понес на них правильно.