— Когда я убегал из замка, то снова был ранен и несколько месяцев провел в госпитале. Для меня война закончилась, и я хотел бы немного пожить здесь, пока не родится ребенок или пока не вернется Диринг.

— Это замечательно, — сказала Лизетт, не смея даже думать о том, чем может обернуться эта ошибка и как отреагирует Грег, узнав правду. Она глубоко вздохнула. Люк уже не сердился па нее, а предлагал дружбу и поддержку. Лизетт через силу улыбнулась. — Пойдем в комнату, я познакомлю тебя с отцом. Он много слышал о тебе и очень обрадуется, что ты убежал от немцев. — Они вошли в конюшню. — А как же тебе удалось убежать? — спросила Лизетт, поднимаясь по лестнице. — Когда мы с Грегом вернулись из деревни, замок пылал и возле него уже находились американцы. Они рассказали про бой с немцами.

— Я увидел, как немцы пробираются к замку, и спрятался в конюшне. А когда начался бой, ускользнул в сад, собираясь обогнуть замок и присоединиться к американцам. Наверное, немцы уже из замка заметили меня. Я получил две пули — в грудь и в плечо — и потерял сознание. Когда пришел в себя, было уже темно, замок пылал. Кое-как выбрался на дорогу, где меня и подобрал грузовик с американцами, направлявшимися в Байе. Их медики оказали мне первую помощь, а потом меня отправили на север, в госпиталь.

Лизетт крепко сжала ему руку.

— Я так рада, Люк, что ты жив. Не могу тебе сказать, как мне было тяжело… смерть Дитера, уверенность в том, что и ты погиб, пожар в Вальми…

— И с тех пор вы живете здесь? — спросил Люк, когда они поднялись.

Лизетт кивнула, и в этот момент в дверях комнаты появился граф. Он протянул руки навстречу гостю, но лицо его выразило удивление.

— Папа, это Люк Брендон. Оказывается, он не погиб. Ну разве это не чудо?

— Мой дорогой молодой человек! Это просто великолепно! Добро пожаловать. Увы, шампанского нет, но кальвадоса у нас много!

* * *

В начале февраля Люк повез Лизетт в Байе на «ситроене». Джип, на котором он приехал в Вальми, пришлось вернуть туда, где он его одолжил. Ожидая, что ребенок родится через несколько дней, Лизетт хотела сделать кое-какие покупки. Подходя к рыночной площади, они увидели, как какие-то люди вытаскивают из дома на улицу девушку лет восемнадцати и при этом бьют ее.

— Пособница! Предательница!

Буквально за несколько секунд пустынная улица заполнилась народом. Люк попытался оттащить Лизетт подальше, но было уже поздно. Они оказались в центре орущей, беснующейся толпы.

— Боже мой! — воскликнула Лизетт, увидев, как оплевывают и освистывают несчастную девушку. — Останови их, Люк! Останови!

Но Люк понимал, что удержать толпу от расправы невозможно, поэтому хотел увести Лизетт, пока не начался настоящий ужас.

— Где твой дружок-нацист? — крикнул мужчина в полосатом костюме, швыряя гнилой помидор в лицо перепуганной девушки. — Шлюха! Немецкая подстилка!

Кто-то притащил на середину улицы деревянный стул. Пожилые женщины в платках, завязанных на груди, пробились в первые ряды. Они дергали девушку за волосы, царапали ей лицо, плевали в нее.

Лизетт охватил ужас.

— Нет! — вскричала она, когда слабо сопротивлявшуюся девушку усадили на стул и привязали к нему. — Нет! — Лизетт попыталась протиснуться сквозь толпу. — Отпустите ее! Ради Бога, отпустите!

Люк схватил Лизетт за руку, но она вырвалась, не оставляя намерения пробраться к девушке.

— Пособница! Шлюха! Предательница!

Эти слова гулким эхом отдавались в ушах Лизетт. Что бы ни натворила эта девушка, она виновата ничуть не больше, чем сама Лизетт. Они обе были любовницами немцев, а Лизетт еще и ждала от немца ребенка.

— Прекратите! — закричала она. — Вы же звери! Вы ничуть не лучше, чем боши!

Кто-то сильно ударил Лизетт по губам, кровь залила ее ладони и пальто. Она бы упала, если бы не напиравшая со всех сторон толпа.

В плачущую девушку продолжали лететь гнилые фрукты, тухлые яйца, рыбья требуха. Лизетт предприняла последнюю отчаянную попытку добраться до девушки, но безуспешно. На груди девушки появилась табличка с красной надписью «Пособница», и женщины начали неистово вырывать у нее волосы.

— Мы ничем ей не поможем! — крикнул Люк, пробившись к Лизетт. — Уйдем отсюда, пока это еще возможно.

Волосы девушки клочьями летели на землю под одобрительные крики толпы. Лизетт отвернулась, бледная как мел. Люк прав, они ничего не могут сделать. Подобные сцены происходили почти в каждой деревне и в каждом городе Франции. Лизетт стало дурно. Такая же участь ждала бы и ее, если бы жители Сент-Мари-де-Пон узнали о том, что отец ее будущего ребенка немец.

Расталкивая толпу, Люк увлек Лизетт за собой.

— Приедем на рынок в другой день, — сказал он, торопливо ведя Лизетт к «ситроену». — Закончив расправу над этой несчастной жертвой, они начнут искать другую и вспомнят твои негодующие крики.

Лизетт дрожала с головы до ног.

— Ты в порядке? — спросил Люк, распахивая дверцу «ситроена».

— Нет. Похоже, у меня начались схватки.

Люк бросил взгляд на Лизетт, с силой надавил на педаль газа, и «ситроен», промчавшись по мощеным улицам Байе, выехал на узкую дорогу.

— До Вальми полчаса езды, дотерпишь? — с тревогой спросил он.

— Роды начнутся через несколько часов. Первый ребенок так быстро не появляется на свет, — успокоила его Лизетт, подбадривая заодно и себя, поскольку у нее начались боли. А ведь доктор Оже предупреждал, что схватки будут усиливаться постепенно.

Люк еще сильнее вдавил педаль газа. Он ничего не знал ни о продолжительности схваток, ни о первом ребенке, но интуиция подсказала ему, что роды могут начаться сразу после их прибытия в Вальми.

— Оказывается, все не так… как я ожидала. — Лизетт прижала ладони к животу.

Люк вспомнил толпу, отвратительную сцену на площади, ужасные страдания Лизетт и понял, что все это ускорило события.

— Держись, мы уже подъезжаем, — сказал он.

— Поторопись, похоже, ребенок просится на свет!

— Боже мой! — Люк до отказа выжал педаль газа. «Ситроен» миновал холм и устремился к буковой роще, оставляя за собой облако пыли.

Надо было еще привезти в Вальми доктора Оже или мадам Пишон. Это займет минут тридцать или сорок. А вдруг роды начнутся без него? Люк не мог оставить Лизетт на отца. Практически беспомощный, Анри де Вальми ничем не поможет дочери, значит, это он, Люк, должен остаться с Лизетт, а граф пусть отправляется в деревню за доктором или акушеркой. Если же Лизетт права и ребенок родится вот-вот, то, вполне возможно, ему самому придется принимать роды.

— Боже мой! — снова воскликнул Люк, выезжая из рощи и устремляясь по длинной, обсаженной липами аллее. Ему казалось, будто он вступает в бой, не зная, что его ждет и что ему предстоит делать.