— Мой рот недостаточно большой для этого! — встревожено крикнул Малкович.

— Ну, насмешил! — пробормотал я.

— Что? Я всё слышал!

— О, ради Бога, просто тяните!

Его лицо побагровело, стало почти фиолетовым, на шее, точно канаты, проступили вены, долгие годы скрытые жировыми складками, он задыхался, и пыхтел, и дрожал — но экипаж медленно выкатился во двор.

Отлично, Малкович, всё, хватит. Теперь надо отвязать лошадей и запрячь их.

Только сделать это нам так и не удалось — в этот момент шум кричащей и бранящейся толпы внезапно разорвал ночную тишину. На секунду мы замерли. Я слышал отдельные голоса:

— Сожжем всё дотла!

— Нам нужен маньяк! Он может оказаться внутри…

— Так пусть сгорит там!

— Он убьет нас, если мы не убьем его первыми…

— Он монстр, животное, кровожадный ублюдок!

— Сжечь его, сжечь его, сжечь его!

— …вместе с его друзьями-лунатиками…

— Старика и толстяка… убьем их всех! Слезящиеся глаза доктора Фрейда уставились на меня, потом на Малковича — и в них вспыхнул ужас.

— Внутрь! — зашипел я. — В экипаж!

— Они пришли по наши души, доктор… спасите меня! То есть нас, я хотел сказать…

Доктор Фрейд вскарабкался в экипаж и захлопнул дверь. Я вскочил на место кучера, а Адельма устроилась рядом. Она ободряюще сжала мою руку. Я схватил поводья.

— Что вы делаете? Что происходит? — выл Малкович.

— Сваливаем, друг мой!

— Но лошади…

— Нет времени на лошадей! Тяни, тяни, если хочешь жить!

Малкович напрягся и дернул, тяжело дыша и шумно отдуваясь, точно пара старых тяжеловозов; сделал два шажка вперед, один назад, еще один вперед, и еще один, и снова один назад. Медленно, нестерпимо медленно, экипаж сдвинулся с места.

— Я не могу! — закричал Малкович. — Он меня убьет!

— А если ты этого не сделаешь, тебя убьет толпа! — крикнул я в ответ, для убедительности сопроводив слова ударом ноги по его шее.

— Прекрати, прекрати!

— Тяни, тяни, тяни!

Экипаж, двигаясь под действием собственного веса, прогремел по булыжникам двора и выехал через ворота. Малковичу явно стало немного легче. Обогнув угол дома, он вытащил экипаж на улицу перед замком Флюхштайн. Вообще-то, хоть мне и не хотелось этого признавать, он неплохо справлялся. В любом случае, ему такое упражнение должно было пойти на пользу. И тут я придумал отличную вещь.

— Малкович!

— Что?

— Тяните экипаж — и похудеете. Станете стройным. Вы поняли?

— Нет, правда? Серьезно?

— Тяните от всего сердца, вложите всю свою душу!

— Стройным, стройным! — с энтузиазмом взвизгнул он, и экипаж рванулся вперед.

Тут из-за угла позади нас высыпала толпа. Оглянувшись, я увидел, по меньшей мере, несколько сотен людей, большинство из которых размахивало оружием и горящими факелами. Они выглядели весьма пожилыми — благодаря мне, полагаю — некоторые яростно грозили нам костылями.

— Вот они!

— Не дайте им уйти!

— Остановите их, остановите их!

Внезапно я заметил, что, помимо Адельмы, на кучерском сиденье расположился еще один пассажир.

— Привет, Хендрик, — голос был старческим, хриплым — и в то же время ребяческим.

— Папа! — выдохнула Адельма.

Граф Вильгельм совсем ссохся: пергаментная кожа свисала тонкими складками, ее испещряли многочисленные пятна, похожие на поросль лишайника. Однако его глаза, хотя и слезящиеся, блестели детским весельем.

— Папочка вернулся, чтобы сказать «пока-пока»! — проскрипел он.

— Что?

— Я так счастлив, только не могу сказать, почему. Не скажу, не скажу!

Мы с Адельмой быстро переглянулись. Граф же запел:

До встречи с тобой, дорогая,

Я был так одинок, дорогая,

И не знал, чего ждать и хотеть.

Но ко мне ты пришла, дорогая.

Как принцесса из сна, дорогая,

Я тебя был рожден…

— Папа! — воскликнула Адельма.

— Полюбить! — выкрикнул граф. — Полюбить! Он прижал высохшую, клешнеобразную руку к губам и захихикал.

— Ты думала, я скажу «поиметь», да? О, а это непристойное слово?

— Очень непристойное.

— Не говори мамочке, что я был плохим мальчиком!

— Он что, пьян? — прошептала Адельма. — Я, конечно, и раньше видела его нетрезвым. Однажды он разделся перед миссис Кудль.

— Где?

— На террасе.

— Нет, я имею в виду, что именно он снял?

— А, — небрежно ответила Адельма, — ну, как обычно.

— Как обычно? — переспросил я.

— Да.

— А откуда ты знаешь, как бывает обычно?

— Я бы предпочла не отвечать на этот вопрос, Хендрик.

— Куда ты везешь мою маленькую Адельму? — поинтересовался граф.

— Подальше отсюда.

— А мамочка знает?

— Нет, и не узнает, если вы ей об этом не скажете, — сказал я и заговорщически подмигнул ему.

— Не скажу, если покажешь мне свою пипиську.

— Что?

— Ну, давай, покажи свою пипиську! А я покажу тебе свою, если хочешь!

— Спасибо, не надо, — отозвался я. — Адельма, твой отец не пьян. Он впал в маразм. Настолько состарился, что выжил из ума.

С обезоруживающей непосредственностью, на которую способны только дети, граф Вильгельм сообщил:

— Папочка хочет на горшок!

— О. Боюсь, что в данный момент это несколько затруднительно…

— Немедленно, прямо сейчас!

В этот момент граф каким-то образом умудрился соскользнуть с сиденья и свалился на землю. Некоторое время он бежал рядом с экипажем, потом ухватился за раму, и его поволокло за нами.

— Папа, что ты делаешь? Ты же убьешься!

— Папочка хочет на горшок!

— Он не только выжил из ума, он еще и не в состоянии контролировать собственный кишечник! — заметил я.

Внезапно граф разжал пальцы и, кувыркаясь, покатился по дороге. Он начал панически-весело хохотать, одной рукой придерживая зад.

— Божья коровка, улетай на небо! — кричал он, а экипаж, проехав мимо, оставил его позади. Последнее, что я увидел, — как граф Вильгельм устраивается в сточной канаве; не прекращая петь, он пытался стянуть с себя штаны. Его древний голос, надтреснутый и заунывный, звенел в холодном вечернем воздухе: