Им стал, по предложению Фёдора Саяпина, Василий Вагранов. Тот было начал отказываться и выдвигать Фёдора, но сотник сказал:

– Василь Иваныч – офицер-артиллерист, в атаки не хаживал, зато знает порядок на линии, а нам, казакам, сподручнее шашки вон и в атаку. Я и сейчас предлагаю моих ребят держать наготове. Пулемётным и ружейным огнём китайцев остановим, а там и мы вылетим. Лошадки у нас во дворах ближайших фанз, накормлены и под сёдлами. Думаю, как увидят китайцы лаву с шашками, так и побегут.

Всё произошло, как предположил Фёдор. Когда китайцы подошли ближе, Вагранов отдал приказ, и началась стрельба. Сначала ружейная – наступающие и не подумали остановиться, даже при падении то одного, то другого из их нестройных рядов. Потом заговорил на своём тарабарском языке пулемёт. Первая же уложенная им группа повстанцев заставила соседей шарахнуться в стороны и попятиться. Однако сзади напирали, и передовая шеренга вынуждена была двигаться вперёд, навстречу смертоносному рою пуль. Она, а затем и другая полегли полностью, и только тогда толпа остановилась.

Наступила странная тишина. Китайцы запереглядывались, не понимая, в чём дело, а потом, очевидно, решив, что у русских кончились патроны, наклонили вперёд копья-ножи, явно собираясь броситься в атаку. И тут из дворов ближайших фанз со свистом, гиканьем выскочили казаки. Один десяток… другой… третий… В лучах полуденного солнца засверкали клинки.

И мятежники испугались. Толпа попятилась, потом рассыпалась и через мгновения превратилась в беспорядочную мешанину бегущих людей. Казаки вертелись среди них, рубя направо и налево, и никто им не мог противостоять, потому что убегающие побросали свои копья и даже ружья. Кто-то вставал на колени, поднимал руки, но казакам пленные были не нужны.

Иван наметил себе одного китайца, который убегал, не бросая оружия. Погнался за ним, поднял шашку и привстал в стременах, чтобы рубануть со всей силы, но китаец вдруг остановился, повернулся навстречу и выставил копьё с ножом, нацелив в грудь коня. Иван еле успел отвернуть и рубануть по деревянному древку копья – ещё мгновение, и его верный Рыжик мог получить нож в бок.

Древко не перерубил, но китаец копьё выронил и остался с голыми руками. Он не стал падать на колени и поднимать руки, прося о пощаде. Иван снова замахнулся. Китаец гордо поднял голову, откинул густые и длинные чёрные волосы, закрывающие лицо…

– Сяосун! – невольно в полный голос вырвалось у Ивана.

Во внезапно опустевшей голове вихрем пронеслись мысли: как, почему, откуда он здесь… да ещё среди ихэтуаней, которых боялся, как огня? Нет, конечно, просто очень похож… и гораздо старше, это видно: юноша, не подросток… Но как похож, как похож на брата Цзинь! Да они все – братья его любимой, а значит, и ему родные…

Иван опустил клинок, повернул коня и шагом поехал к окопам. Он не видел, как китаец выхватил из-за пазухи пистолет и прицелился. Но это увидел Илька, тоже возвращавшийся к своим.

– Ваня-а-а! – заорал он.

Иван повернулся на крик, услышал хлопок, и в тот же миг, как ему показалось, в левый бок под мышкой вонзился нож того самого недорубленного копья. Ему вдруг не хватило воздуха для вдоха, он хлебнул неизвестно откуда взявшейся во рту противной жидкости и повалился с коня.

Илька, мчавшийся к Ивану, походя снёс клинком голову стоявшему как столб китайцу.

Первое, что увидел Иван, очнувшись, были мокрые от слёз глаза Насти Пичуевой. Обнимая двумя руками, она лежала на его груди, лицом к лицу.

Увидев, что Иван пришёл в себя, радостно вскрикнула, чмокнула его в заросший рыжим пухом подбородок и куда-то умчалась. Через минуту вернулась в сопровождении Фёдора и человека в белом халате, очевидно, врача.

– Ну, сынок, здравствуй, – без тени улыбки сказал Фёдор и легонько пожал руку сына, безвольно лежавшую рядом с телом.

Иван лишь моргнул в ответ. Не было сил.

Зато доктор широко разулыбался:

– С возвращением, Ванюша! Как ты себя чувствуешь?

Иван прислушался к себе. Внутри, похоже, было тихо, спокойно. Если не считать лёгкой щекотки в левом боку, почти под мышкой. Он вспомнил: туда вошёл нож… или это был не нож? Перед ним прямо в воздухе возникло лицо Сяосуна… плотно сжатые губы… ненавидящие глаза… или это был не Сяосун? Иван застонал от невозможности знать правду.

– Что такое? – всполошился доктор. – Где болит? Что болит?

– Погодь, – нахмурился Фёдор. – Сам скажет.

– Ничё не болит, – как можно громче прошептал Иван. – Это… другое.

– Вот и славно, – снова разулыбался доктор. – Другое тоже пройдёт.

– Не мельтеши, – отстранил его Фёдор и обернулся к Насте: – Стул принеси. Иль табуретку.

Настя метнулась из палаты и через минуту принесла две табуретки. Грубоделаные, даже не крашеные. Фёдор хмыкнул, взглянув на них, а доктор поспешил объяснить:

– Лазарет у нас новый, инвентарём не обзавелись. Сами делаем.

– Дак я тому и дивлюсь, что сами ладите. Батю бы моего сюды, он бы вам на все палаты табуреток настрогал.

Фёдор сел возле кровати, предложил вторую табуретку доктору, но тот замахал руками: у меня дела, обход, – и исчез. Табурет взяла Настя и села в изголовье.

Фёдор посмотрел на неё пристальней, Настя покраснела, но не отвернулась, смело взглянула ему в глаза.

Фёдор снова хмыкнул и обратился к сыну:

– Тебе в спину стрельнул китаец, которого ты пожалел.

– Он был похож на Сяосуна, – прошептал Иван.

– На кого?! – удивился отец.

– На брата Цзинь. Невесты моей.

– Цзинька – твоя невеста?! – изумился Фёдор. – Да ты никак рехнулся, парень! Китайчонка – невеста!

– Мы поженимся, когда я вернусь, – прошептал Иван и отвернулся, показывая, что обсуждать этот вопрос не намерен.

Настя вдруг всхлипнула и бросилась из палаты, опрокинув табуретку.

Фёдор посмотрел ей вслед и покачал головой:

– А с Настей чё будет?

– У Насти нет никого, китайцы отца и матушку убили, – горячо зашептал Иван. У него от волнения даже голос временами прорезывался. – Тятя, в дочки её возьми! Она хорошая, очень хорошая!

– Да знаю я, что хорошая, – с досадой сказал Фёдор. – Тебя, беспамятного, она и обихаживала, кровью своей поделилась.

– Как это – кровью поделилась?

– А вот так! Из тебя много вытекло, она дала свою. Токо какая ж она будет сестра? С тебя вона глаз не сводит.

– Это пройдёт. Она ж девчонка ещё, как Еленка.

Помолчали. Иван лежал, закрыв глаза, – отдыхал, а может быть, задремал. Отец смотрел на его похудевшее лицо, обрамлённое рыжим пушком бороды, тихо радовался, что сын остался жив после страшной раны: пуля из китайского пистолета прошила его насквозь, едва не задев сердце и разорвав лёгкие, и вышла в