Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Одним словом, привычная и порядком надоевшая картина. Поэтому приставы не спешили. Покуривали и переговаривались.
Не знали они и, похоже, не догадывались, что в привычной и надоевшей картине появились сегодня новые краски. Раньше, в советское время, это называлось так — политический момент. Вот он и наступил. Местные коммунисты, как незамедлительно доложили заместителю главы областной администрации Астахову, уже собираются посылать своих агитаторов в Томилово с речами об антинародном режиме и даже сочиняют специальные листовки, чтобы раздуть из этого маломощного бунта что-то более серьезное и существенное. И это в самый канун президентских выборов! Астахов, получив от доверенного человека эту информацию, сразу же пошел к Сосновскому — бросай все дела, поехали в Томилово! Тот, поначалу не разобравшись, хотел отмахнуться, но Астахов из кабинета не ушел и терпеливо, еще раз, изложил ситуацию. Сосновский выслушал, понял, выругался и поднялся из-за стола.
Тушить костер требовалось прямо сейчас, пока не разгорелся.
К полудню Сосновский и Астахов подъехали к мосту. Там к этому времени появились телевизионщики с телекамерами; Сосновский, еще не выходя из машины, показал на них пальцем и приказал:
— Разберись с этими му…ами, пусть языки не распускают.
Подождал, когда Астахов подойдет к телевизионщикам, и лишь после этого вышел из машины. Прямиком, даже не глянув в сторону приставов, направился быстрым шагом к мосту, выражая всем своим видом уверенность и спокойствие. Понимал, что именно таким он должен выглядеть, иначе просто заклюют.
Всякий раз, когда приходилось попадать в подобные переплеты, Сосновский испытывал странное чувство: ему казалось, что он босиком заходит в непролазную грязь, она обдает ноги холодом, засасывает в себя и чавкает, чавкает, вызывая тошноту, и нет никакого иного желания, кроме одного — поскорее из нее выбраться, убежать как можно дальше и назад не оглядываться.
На ходу передернул плечами, как от озноба, и упруго, помня, что за ним наблюдают десятки глаз, вскочил на подножку ЗИЛа, дальше — в кузов, из кузова спрыгнул па землю и все это проделал легко, быстро, как опытный спортсмен, одолевающий барьеры. Не замедлив, подошел к людям, которые разом зашумели в один голос, иные даже закричали, а мужик, грозившийся открыть стрельбу, далеко отщелкнул окурок и хлопнул в ладоши, словно хотел сказать: ну, вот, наконец-то, поймали тебя, дружок, теперь отвечать будешь.
Но отвечать и говорить что-то, стоя посреди шумящей толпы, Сосновский не собирался. Знал, что это бесполезно. Глянул на часы, коротко спросил:
— Где Завьялов?
Оказалось, что Завьялов, начальник нынешнего сельхозпредприятия, бывшего колхоза имени Кирова, сидит в конторе и куда-то звонит, а в кабинет к себе никого не пускает.
— Сообщите всем, чтобы через час в доме культуры собрались. Там будем разговаривать.
Больше ничего не сказал, боясь увязнуть в пустой перепалке; рассек толпу ровно посередине и направился в деревню. В Томилово он раньше никогда не был, но, как пройти к конторе, спрашивать не стал, чтобы не замешкаться. Дошел быстро, не заблудился. Контора оказалась в самом центре, напротив продуктового магазина, на крыльце которого сидели два мужичка и опохмелялись пивом, поочередно прикладываясь к пластмассовой полторашке. Увидев главного областного начальника, мужички стыдливо опустили тару в траву и привстали, будто бы приветствуя высокого гостя. Один из них даже кепку приподнял. Сосновский, не взглянув на них, поднялся в контору.
Завьялов, крепкий еще мужик лет пятидесяти, с загорелым до кирпичного цвета лицом, нисколько не удивился, не вскочил, как сидел, широко расставив локти и опираясь подбородком на сжатые кулаки, так и продолжил сидеть. Только сказал:
— Здравствуйте, Борис Юльевич.
Сосновский кивнул, не протянув руки, сел напротив и подвинул к себе телефон. Первым делом позвонил в службу судебных приставов, договорился, что дойное стадо на время оставят в покое.
— И машину свою с рефрижератором пусть уберут, сейчас же. Что значит — связи нет! Я же звоню из Томилово!
Дальше позвонил в банк, попытался уломать, чтобы на время отозвали иск, но банкир уперся — не могу же я решение суда изменить!
— А ты подумай, подумай! И телевизор вечером включи, там тебе расскажут, что выборы президента идут и всякие митинги, как в Томилово, коммунистам только на руку, вот придут к власти, они тебя без всякого суда разденут. Думай!
И трубку — клац! Чтобы воздух не сотрясать без пользы.
— Ну, что, Завьялов, пойдем, предстанем перед народным трибуналом. Как думаешь, лоб зеленкой помазать? Или рано еще?
— Придет время — всем намажут.
— Ты считаешь, что такое время придет?
— Должен же кто-то за весь этот бедлам ответить!
— Вот мы с тобой и будем отвечать. Пошли.
Завьялов тяжело, как загнанный мерин, вздохнул и засопел, отодвигая стул. Но ослушаться не посмел, покорно пошел рядом с Сосновским к дому культуры.
Народу набилось — как сельдей в бочке.
И с этим кричащим, голосящим, шикающим народом нужно было справиться. Снова Сосновский передернул плечами, будто вошел в тягучую грязь. «Народный губернатор — это наш слоган будет на выборах!» — вспомнились совсем некстати слова Астахова, который, не поленившись, даже целую, стратегию разработал: появляться как можно чаще среди простого народа, выслушивать просьбы, обещать, что все будет исправлено и делать это желательно под телекамеры, чтобы все знали, что губернатор не спит, не ест, а думает о народном благе. «Стратег хренов! Поставить бы тебя сейчас на сцену…» — Дальше Сосновский, чтобы отвести душу, грязно выматерил своего заместителя и поднял руку, требуя тишины.
Тишина наступила не сразу. Но он терпеливо дождался, когда зал стихнет, и лишь после этого начал говорить. Говорил о том, что решение суда удалось приостановить, что коров никто резать не будет и что в самое ближайшее время состоятся переговоры с банком о том, чтобы получить отсрочку по кредитам. Говорил, прекрасно понимая, что ничего из сказанного не осуществится, но стыда не испытывал. Эти шумные бабы, одинаково одетые в застиранные кофты и майки, все в мятых китайских штанах, выдавленных на коленках, эти беззубые мужики с испитыми лицами, напялившие на себя купленный по дешевке камуфляж и поэтому похожие друг на друга, как пластмассовые стаканчики, все они, вместе взятые, не вызывали у него никаких чувств, кроме досады и брезгливости, будто он брел по непролазной грязи.
Но картину, как любил говорить Астахов, надо было крутить качественно.
И он крутил.
Битых полтора часа понадобилось, чтобы народ успокоился и начал расходиться. Приставы уехали, технику с моста отогнали, и теперь здесь ни одного человека не маячило, только в речушке
