гордость и тогда, в Чечне, не дала ему согнуть голову перед пьянющим в хлам прапором, который начал что-то орать про журналистов-предателей, когда пресс-офицер завяз в недрах комендатуры, и группа гражданских в неположенном месте в неположенное время слишком долго оставалась одна. Вот и прицепился красномордый толстощёкий герой с выкаченными то ли в спиртовом амоке, то ли от общей дури глазами.

Что уж он там орал, сейчас и не вспомнить. Собственно, и вспоминать нечего. Пресса тогда олицетворялась в сознании масс строго в образах «обезьян из ящика» — в телевизионщиках, всех этих Свалидзе, Матюк, Максимовецких и прочей либеральной братии. По поводу которой, кстати, и у самого Александра, далеко не любителя коммунистов, возникал общий для множества россиян вопрос, не является ли либерализм синонимом национального предательства.

Но… Это были 90-е, и журналистов тогда всех ассоциировали с обитателями телевизора и нескольких громких газеток. Доказывать перешедшему на визг прапору, что он — вполне честный репортёр вполне честного «АиФ», к тому же меньше года как вообще в профессии, Александр считал ниже своего достоинства. Тем более что свои законных два года он армии тоже отдал, и не его вина, что не попал на войну. Не было ее в его годы службы. Вывод войск из Афганистана начался как раз в том самом мае, когда его призвали.

Потому, когда прапор, поощряемый развлекающимися зрелищем приятелями, скомандовал «журналюгам» лечь — прямо в чмокающую чеченскую грязь, — молодой репортёр «АиФа» и не вздумал подчиниться. Он спокойно стоял, засунув руки в карманы, и внимательно смотрел на красную прапорскую рожу. Мотыляющийся в руках у того автомат на него впечатления не производил.

Потом-то, став поопытнее, немало поговорив с военными, он понял, что творил глупость. И, в общем, действительно поставил на кон свою жизнь ни за понюх табака. Впавший в пьяную шизуху прапор мог запросто выстрелить в непокорного журналиста. И ему за это, скорее всего, ничего особенного не было бы. Армия умеет заматывать «залётные» дела и прятать своих залётчиков. Особенно, когда сама в этом заинтересована и над нею не стоит какой-нибудь важный политикан со своим внезапным политическим интересом.

Тем более — на войне. Тем более — при Грачёве-министре.

Как раз в «АиФе» уже стажировался пятикурсник Александр Молчанов, когда подорвали Дмитрия Холодова прямо в редакции «Московского комсомольца». Шум был громадный, на много лет, и суды вполне внятно указали на исполнителей-военных и заказчика — министра обороны. Но чем всё закончилось? Замотали даже такое политически громкое дело…

В общем, не раз военные в ходе совместных посиделок, когда стадия доходила до обмена байками, крутили пальцами у виска и говорили «братишке Саньке», что он был полный дурак. Прапор? комендантский? да на войне? да пьяный? Да однозначно мог он выстрелить!

Он и выстрелил. Задержав взгляд на Александре и бешено повращав глазами на манер того артиста, что играл Петра Первого в классическом советском фильме, он проорал снова: «А ну, ложись, команда была!» — пустил очередь прямо у него над головой.

Кое-кто из журналистов, оставшихся сидеть на корточках, видя, что их коллега продолжает стоять, быстро попадали в грязь. Александр же остался на ногах. Честно говоря, не от какой-то особенной храбрости. Он просто не понял, точнее — не поверил в то, что сейчас произошло. Потому стоял, всё так же холодно глядя на беснующегося прапора. А потом, когда сообразил, падать стало уже поздно. Да и не готов он был это сделать. По-прежнему не готов.

Наверное, следующая очередь могла стать для него действительно последней. Но тут кто-то из зрителей в погонах ощутил, видно, что шутки кончились. Сразу двое кинулись на прапорщика, отжали ему ствол вниз, а потом и вовсе отобрали автомат. Ещё кто-то начал яростно материться на Александра, будто бы наглостью своей спровоцировавшего стрельбу, а потом и на всех журналюг мира.

Чем это всё могло закончиться, неизвестно — ибо прапор всё рвался посчитаться с «журнализдью», хоть бы и кулаками. Одни его держали, другая группа военных орала на всех, на журналистов и друг на друга. И таким манером настроение хоть и малой, но толпы быстро распалялось. Шло, так сказать, к общему замесу. Но тут на крыльцо вывалилось начальство, в том числе и пресс-офицер, и конфликт был быстро погашен парой приказных окриков, в которых, впрочем, не матерного содержимого было на два слова: «Отставить!» и «Убрать!»

Их убрали. Пресс-офицер потом всё извинялся и переживал за свою судьбу: поездка и была-то организована во исполнение новой директивы по налаживанию работы с прессой. К тому времени, в первую очередь из-за закрытости армии от гражданской прессы и, более того, высокомерного презрения к ней, информационную войну полностью выиграли чеченские боевики, как раз очень эффективно контактировавшие с российскими журналистами.

Конечно, контактировали они прежде всего с теми, кто работал в холдинге Гусинского. Но Гусинский ещё платил чеченцам деньги, и его Елена Матюк ещё не была похищена, не пропущена по кругу боевиками и не заснята во время сей групповухи, — и потому к ним за информацией тянулась уже не только вся либеральная, но и подчас нормальная пресса. А что? — природа не любит пустоты, особенно природа информации.

Военные же поняли это поздно, а поняв, начали действовать традиционно топорно. Работать с прессой не умели, армию на работу с ней не мотивировали… То есть результаты и так были плохие, а тут ещё и прапорская пьянь чуть не убила журналиста крупнейшей газеты страны…

Через какое-то время тот случай стал восприниматься с изрядным розовым флёром. Ну, где-то в глубине души жило приятное ощущение, что он не склонил головы, не упал в грязь — фигурально и физически. Не струсил. Но чего взять от мальчишки, коим он тогда и был? Мужчинство повышало самоуважение, да…

Так что если убрать из рассмотрения реальные выстрелы пьяного прапора, то всё же забавный инцидент, что ни говори. Наподобие того как коллега его бывший по «АиФу», Сашка Каноткин, по пьяной же лавочке угнал БТР в Ханкале. Сел покататься. Надо полагать, с согласия собутыльников-военных, с которыми бухал тогда. А может, и нет. В смысле — может, и не было согласия, сам он не помнил. Просто, слегка протрезвев, обнаружил себя за рулём боевой машины, совершенно в одиночку, и гоняющим её по кругу с завёрнутыми в край колёсами. И, как рассказывал, всё никак не мог довернуть баранку, чтобы сделать полицейский разворот. Кажется, поспорил, что сможет. Но тоже не помнил. Вытаскивали его чуть ли не в ходе боевой операции, с вызовом едва ли не