— Императорский сан — это великая вещь, высокочтимый, не следует его бесчестить. Любимый, прекрати всё это!

Но Михаил, всё более пьянея, кричал:

— Не беспокойся, моя милая! Меня это забавляет — сделать Василискиана императором!

Но все почувствовали, что пыл василевса начал остывать. Покричав ещё немного, Михаил затих, и Евдокия с помощью телохранителей увела его с собой.

Этот эпизод показал Македонянину, как хрупко его положение и что из соправителя он может легко превратиться в покойника. «Спасибо жене, выручила. Есть ещё надежда на сестру василевса, она вроде тоже меня любит, только я не забываю, что её первым любовником был родной брат, Михаил, и эту свою первую нежность к нему она сохранила до сих пор. А тут и Феодора, которую с остальными дочерьми вернул Михаил из ссылки после гибели Варды, настраивает сына против меня, — наедине с собой раздумывал Василий, оказавшись, по сути, в одиночестве. — Правда, Самватий на его стороне, но это до тех пор, пока ситуация будет выгодна ему... Надо написать Даниелиде, чтоб прислала во дворец верных людей, и тогда мне следует упредить императора...»

Просьба любимого белокурого красавца, в высокую судьбу которого верила Даниелида, была для неё законом, и скоро Василия стали сопровождать патрасцы — все молодцы как на подбор, а командовал ими Иоанн Халдий, ставший вскоре одним из друзей Македонянина.

Чувствуя, что Михаил Третий всё больше и больше выходит из-под его опеки, Македонянин решил, что пришло время покончить с ним.

Чтобы оправдать этот последний акт драмы, Константин Седьмой, внук Василия, в своих записках всячески старался представить Михаила в самых мрачных красках и собрал в одно рассказы о всех его безумствах, скандалах и преступлениях; однако он не дерзнул коснуться той доли участия, какую проявил его дед в убийстве человека, бывшего его господином и благодетелем.

Император ужинал во дворце святого Мамы. Несмотря на доносы на Василия, на ненависть, которую он теперь питал к прежнему своему другу, василевс пригласил к столу своего царственного сотоварища вместе с женой Евдокией. Как обычно, император много выпил, а все знали, что когда он пьян, то способен на всё. И все ждали, что последует за этим приглашением.

Но Македонянин сам твёрдо решил действовать, и действовать именно сейчас, почувствовав, что иначе ему не сносить головы. Несколько дней назад он всё же убедил участвовать в заговоре большинство тех, кто помог ему избавиться от Варды. Предупредил Халдия с его патрасцами.

Василевс на этот раз оказался очень любезным, особенно с Евдокией. Пользуясь благоприятной минутой, Василий под самым пустым предлогом вышел из зала, прошёл в императорскую спальню и своей могучей рукой испортил все замки, чтобы лишить василевса возможности там запереться. После этого он вернулся на своё место. Евдокия, расточая комплименты налево и направо, два-три раза бросила внимательный взгляд на своего мужа. Василий старался изо всех сил, чтобы не выдать своих намерений: шутил, смеялся, поддакивал василевсу, хотя опытному глазу по поведению некоторых гостей можно было сразу определить, что готовится что-то необычное.

Патрасцы во главе с Иоанном Халдием собрались в полутёмном углу зала, освещаемом лишь светильником на стене: они спокойно стояли у колонны и будто чего-то ждали; в другом же углу, где ярко горели свечи, оживлённо, ни о чём не догадываясь, переговаривались несколько патрициев, друзей василевса; некоторые, как сам Михаил и Василискиан, возлежали на ложе и пили вино.

Император пил много, но пьянел медленно и как-то тяжело. По его жилистой могучей шее струился пот, и Евдокия едва успевала промокать его тонким платком. Когда Михаил поворачивал к своему новому фавориту лицо, то по нему пробегали тревожные тени; кое-какие свечи уже догорали, и пламя от них то сгибалось, то выпрямлялось. Новых свечей Василий приказал не зажигать...

Все уже видели, что ещё чуть-чуть, и у Михаила наступит сильное опьянение; он находился в таком состоянии, когда становился не страшен, потому что на его приказания можно было не реагировать, ибо завтра утром он уже ничего не вспомнит.

Но не дай бог кому-нибудь ошибиться и не угадать сего состояния. Случалось, что приказы василевса не выполнялись, а он, проспавшись, всё помнил, и тогда наступала расплата.

Дело царедворцев только на первый взгляд очень простое: кажется, пей, гуляй, веселись вместе с повелителем, но всякий раз гулянье по мраморным плитам дворца можно было сравнить с хождением на большой высоте по канату: один неверный шаг, одно неловкое движение — и ты уже лежишь на полу с разбитым вдребезги черепом... Таковы сила одного владыки и зависимое положение его подчинённых. А короче — таково могущество власти! Вот почему и рвутся к ней всеми правдами и неправдами.

Василий очень стремился к власти. Разве ему плохо жилось во дворце без неё?! С одной стороны, это его стремление объяснялось страхом за свою жизнь, которая всецело зависела от прихоти одного человека. И он — страх — и подтолкнул Македонянина на цареубийство. А другая причина заключалась в неодолимом желании властвовать самому, чтобы именно от твоей прихоти зависела жизнь любого в империи — ничтожно малого и того, кто имеет ежедневный доступ к целованию рук василевса.

Всё же недостаточно просто захотеть властвовать, хотя, видимо, так складываются обстоятельства, что они побуждают к этому желанию даже против твоей воли, но уж коли они вознесли тебя на гребень волны могущества, сумей удержаться на нём. Да, возносятся многие, а удерживаются единицы! Значит, нужно ещё родиться способным не только взять власть, но и держать её в своих руках...

Василий никогда не сомневался в том, что власть придёт к нему. И не потому, что мать с детства твердила: «Ты станешь не просто великим человеком, а обязательно императором!» В македонском селении эту женщину называли полоумной, «пришибленной мешком с просом», смеялись над ней, но она стояла на своём. Мать была убеждена в высоком предназначении своего сына.

Высшие силы почему-то предопределили крестьянину высокую судьбу, и им, этим силам, для чего-то нужно было, чтобы в скромной македонской православной семье родился император... Видно, каким-то образом сие обозначилось и на челе Василия, если потом дано было увидеть не только родной матери, но и патрасской богачке красавице Даниелиде, царской семье, аристократке-патрицианке Фёкле, не побрезговавшей стать любовницей бывшего «гусиного пастуха», и, наконец, самому василевсу, сделавшему Василия приёмным сыном и своим соправителем. И сделавшему, кажется, не по разуму своему, а по наитию сердца, словно кто нашёптывал ему на ухо: «Вот человек, который заменит тебя на престоле. Сотвори так, чтобы он при твоей ещё жизни стал равным тебе». Только возникает вопрос: «Кто нашёптывал — Бог или Сатана?»

...Время приближалось к полуночи. Гости начали расходиться. Василий захотел проводить василевса до спальни. Пьяный, тот еле держался на ногах. Василий взял Михаила под локоть, довёл до двери и почтительно приложился к его руке. Император, перед тем как лечь, повёл по сторонам мутными глазами, ища Ингерину; не нашёл её, а учинить скандал не хватило сил, — лёг и закрыл глаза. Македонянин знал, что если Михаил заснёт не сразу, то после некоторого отдыха он протрезвеет, и если с ним такое произойдёт сейчас, то будет трудно осуществить задуманное.