откоса, сильно накренившись, застыл «детский вагон» с выбитыми поперечными стенками, в котором захлебывалась испуганным плачем малолетняя великая княжна Ольга Александровна; на другой стороне валялись жалкие остатки зеленого вагона министра путей сообщения Посьета, дрожащего от страха старика в форменном вицмундире, который, чудом уцелев, забился в угол бывшего кабинета и никак не мог придти в себя.

И повсюду, среди свежеокровавленных обломков крушения, валялись тела — сплющенные, раздавленные, искореженные… Еще страшнее выглядели их отдельные части вроде голов, рук, ног. Макара Александровича Гурского особенно потряс вид вырванного с мясом большого куска верхней мужской челюсти с густым черным усом.

Из-за поломки кареты следователь успел вскочить в царский поезд в самый последний момент, когда тяжелый, перегруженный состав, влекомый сразу двумя паровозами, уже отходил от станции Тарановка. Первым делом Гурский представился генерал-адъютанту Черевину — начальнику личной императорской охраны — и объяснил причину своего внезапного появления.

Получив разрешение на проведение следственных действий, Макар Александрович в сопровождении проводника направился в купе банкира Дворжецкого. Разумеется, царский поезд не предполагал наличия в нем иных лиц, кроме членов императорской фамилии, их приближенных и необходимого сопровождения, однако тщеславное желание одних находиться поближе к верховной власти вместе с неистребимой российской продажностью и разгильдяйством других привели к тому, что некоторые посторонние особы с помощью знакомств или денег сумели добиться для себя отдельного купе, в результате чего состав оказался явно перегружен.

Банкир ехал в своем купе один и, хотя до этого они с Гурским никогда не встречались, отнесся к появлению следователя весьма враждебно. Впрочем, Макара Александровича это не смутило, поскольку он и сам испытывал к Дворжецкому подобные чувства. Взаимная антипатия позволяла не тратить время на церемонии.

— Кто вы такой? — сухо поинтересовался банкир, когда провожавший следователя проводник исчез, и они остались наедине.

Коротко представившись, Гурский опустился на диван напротив.

— Чему обязан?

— Вы обвиняетесь в изнасиловании девицы Надежды Павловны Симоновой. Данное преступление было совершено вами первого марта сего года в ее гримуборной на втором этаже Пассажа. Могу предъявить вам показания вашего кучера, доставившего вас в тот день к Пассажу, или одного из служащих, случайно видевшего, как вы покидали здание. После совершенного вами надругательства несчастная девица на следующее же утро застрелилась из отцовского револьвера на паперти Исаакиевского собора.

— Что за чушь? — картинно возмутился банкир. — Не насиловал я никакой несчастной девицы!

— Но вы не отрицаете своего знакомства с мадемуазель Симоновой?

— Конечно, нет. Все их семейство было на званом ужине в моем особняке, чего ж тут отрицать?

— Хорошо, а как насчет сделки, которую вы заключили с господином Симоновым? Суть ее состояла в предоставлении вам права лишить девственности одну из его дочерей за сумму в сорок тысяч рублей?

На этот раз Дворжецкий не стал с ходу ничего отрицать, а внимательно посмотрел на следователя. Макар Александрович спокойно выдержал этот взгляд, после чего спросил:

— Мне повторить?

— Не стоит… Какие у вас доказательства?

Гурский ждал этого вопроса. Он раскрыл служебный портфель и стал неторопливо вынимать из него бумагу за бумагой.

— Во-первых, у меня имеется собственноручно написанные заявления Симонова Павла Константиновича и его старшей дочери Екатерины Павловны Водопьяновой, в девичестве Симоновой, в которых они подробнейшим образом рассказывают о вашем предложении. Вам предъявить эти заявления?

Банкир отрицательно мотнул головой, после чего злобно приподнял левую бровь и пожевал губами. Гурский понял его мысль и не без злорадства заметил:

— Да-с, господин Дворжецкий, людская жадность как правило порождает и людскую подлость. Вы не заплатили вторую половину оговоренной суммы, поэтому отец и дочь Симоновы готовы свидетельствовать против вас.

— Свидетельствовать в чем? — медленно выговорил Дворжецкий. — Даже если я признаю наличие подобной сделки, то как вы докажете, что мадемуазель Симонова вступила со мной в половую связь против своего желания, а не из-за полученных денег?

— Вот как? — почти обрадованно воскликнул следователь. — Значит, вы признаете наличие этой половой связи?

— Все это пустое, — нетерпеливо мотнул головой Дворжецкий, — а я вас спрашивал о другом…

— И я не премину удовлетворить ваше вполне законное любопытство. Во-первых, в деле имеется записка, написанная вам господином Симоновым, в которой он уведомляет вас о расторжении сделки касающейся его младшей дочери и обещает вернуть аванс. Да-с! — заторопился Гурский, заметив нетерпеливое движение банкира. — Я прекрасно знаю, что вы ее не получили, но девица-то была предупреждена своими родственниками об отмене сговора, и, стало быть, вряд ли собиралась вступать с вами в отношения известного рода. Однако именно потому, что записка не дошла по назначению, вы стали действовать согласно предварительной договоренности и явились в Пассаж после окончания спектакля, чтобы увезти Надежду Павловну. Она отказалась, и тогда вы взяли ее силой, поскольку привыкли всегда и везде получать желаемое и не терпели отказов.

— Да с чего вы взяли, что силой? — начал багроветь банкир. — Что-с, у вас есть показания свидетелей? Кто-то видел это или слышал крики о помощи? В конце концов она же могла сопротивляться и кричать!

— Думаю, что так и было, хотя в ее тогдашнем состоянии это было довольно затруднительно, — немного сбавив наступательный тон, заявил Макар Александрович. — Согласно психологической экспертизе, проведенной с помощью двух известных актрис, среди которых была и госпожа Ермолова, о воздействии сценического дебюта на нервную систему обе артистки заявили о полном изнеможении и крайней степени усталости, охватившей их после окончания спектакля. И обе добавили, что такое потрясение запоминается на всю жизнь едва ли не сильнее всех прочих впечатлений.

— Например, по поводу лишения девственности, — насмешливо заметил Дворжецкий. — И эти бабские бредни вы называете экспертизой, господин следователь?

Макар Александрович прекрасно понимал всю субъективность и недоказательность подобных свидетельств, поэтому не стал упорствовать

— Да, я признаю, что с научной точки зрения это нельзя назвать экспертизой, однако подобные свидетельства сумеют убедить суд присяжных — уж можете мне поверить! Равно как и факт самоубийства мадемуазель Симоновой, случившийся утром следующего дня! С чего бы ей кончать жизнь, если она отдалась вам добровольно, а? Еще вопрос — с какой стати вы пытались дать взятку следствию в размере трех тысяч рублей? Кстати, подкуп должностного лица — это второе из предъявляемых вам обвинений.

— Откуда вы это взяли? Ну, про взятку… — насупился Дворжецкий.

— Заявленьице имеется! Этого вашего… как бы это получше выразиться… подручного — Георгия Владимировича Даниляна.

— И он предал? — заскрежетал зубами банкир. — Вот скотина!

— А что ему оставалось делать, если я видел его в лицо да еще устроил ему очную ставку с мальчишкой-посыльным, который принес мне деньги? Ваши грехи на себя брать? — поинтересовался Гурский, убирая бумаги обратно