Нечто вроде вооруженного перемирия. У моего дражайшего батюшки в жизни было всего две страсти – лошади и женщины. За свои славные шестьдесят два года жизни он приобрел большую коллекцию тех и других. Его последней неутоленной страстью стала моя шестнадцатилетняя кузина, хорошенькая девица, насколько помню.

Он каждый день брал ее на прогулки верхом и рьяно щупал, помогая сесть в седло или спешиться. Она рассказала мне об этом, смеясь. Но лошадь отца, существо высоконравственное, прервала эти ухаживания в самом разгаре трогательной сцены, лягнув отца в лоб. Бедняга так и не оправился. Два дня спустя, под торжественный звон колоколов и облегченные вздохи сыновей, а также соседей, у которых были молодые дочери, его похоронили.

Даффорд наклонился и поворошил дрова в костре.

– Очень печально. Я или мои братья могли бы рассказать ему, что кузина не только хорошенькая, но и развлекаться умеет. В конце концов, кому знать лучше, чем нам? Мы ведь были ее двоюродными братьями, а знаешь, как это бывает между двоюродными… Но отец об этом так и не узнал, и я по сей день чувствую свою вину. Он мог бы умереть более счастливым… Я тебе наскучил?

– Нет, нет, продолжай. Полгинеи ты уже заработал, – рассмеялся Шон.

– Безвременная кончина отца произвела чудесные перемены в моей жизни. Семнадцатый барон, брат Том, унаследовав титул, оказался таким же скупым и неприятным, как отец. Мне было девятнадцать, доход мой не позволял предаваться обычным увлечениям нашего семейства. Приходилось собирать плесень в мрачном старом замке в сорока милях от Лондона. Кроме того, на мою чувствительную душу слишком сильно действовало неразбавленное общество моих варваров-братьев.

И через три месяца я уехал, сжимая в потном кулаке несколько монет, под напутственные возгласы братьев. Самый ласковый из них был – «Писать не трудись».

Все тогда уезжали в Канаду; это показалось мне неплохой мыслью, и я тоже отправился туда. Я зарабатывал деньги и тратил их. Заводил женщин и расставался с ними, но в конце концов холод меня достал.

Сигара Даффа погасла; он снова раскурил ее и посмотрел на Шона.

– Было так холодно, что невозможно даже помочиться, не отморозив все на свете, и я начал мечтать о тропических землях и солнце, об экзотических плодах и еще более экзотических девушках. Обстоятельства, которые действительно заставили меня спешно принять решение об отъезде, слишком болезненны, чтобы вспоминать об этом, поэтому не будем на них останавливаться. Можно сказать, не уточняя, что уезжал я, будучи в затруднительном положении. И теперь ты видишь, как я медленно замерзаю до смерти в обществе бородатого разбойника, и поблизости нет ни одной экзотической девушки.

– Трогательная история – и отлично рассказанная, – зааплодировал Шон.

– Одна история заслуживает другой, давай послушаем и о твоих горестях.

Улыбка исчезла с лица Шона.

– Родился и вырос здесь, в Натале. Неделю назад покинул дом при сложных обстоятельствах.

– Женщина? – с глубоким сочувствием спросил Дафф.

– Женщина, – кивнул Шон.

– Сладкие шлюхи, – вздохнул Дафф. – Как я их люблю!

Глава 4

Перевал, словно извилистый разрез, рассекал Дракенсберг. По обе стороны возвышались горы, крутые и черные, поэтому путники ехали по тени и видели солнце всего несколько часов в середине дня. Потом горы расступились, и они снова отказались на открытой местности.

Открытый – ключевое слово для высокогорного вельда. Плоский и пустой, поросший травой, он тянулся, сливаясь вдалеке с горизонтом. Но одиночество не могло умерить их волнение – с каждой преодоленной милей, с каждой благополучной стоянкой у извилистой дороги это волнение нарастало, пока они впервые не увидели написанное название. Столб-указатель, словно одинокое пугало на распаханной земле, показывал направо («Претория») и налево («Витватерсранд»).

– Хребет белых вод, – прошептал Шон.

Звонкое название, звенит, как сотни миллионов золотом.

– Мы не первые, – заметил Дафф.

Дорога налево была изрыта колесами множества прошедших здесь фургонов.

– Сейчас не время беспокоиться об этом. – Шон был охвачен золотой лихорадкой. – У лошадей осталось мало сил, ну да не беда.

Впереди показалась низкая линия в пустоте – хребет, каких они пересекли уже сотни. Они поднялись на него и с вершины посмотрели вниз.

Два хребта тянулись параллельно с севера на юг примерно в четырех милях друг от друга. В долине между ними солнце отражалось в водоемах, давших этому месту название.

– Ты только посмотри! – простонал Шон.

По всей долине были разбросаны палатки и фургоны, разведывательные шурфы между ними казались ранами в траве. Шурфы сосредоточивались вдоль линии посередине долины.

– Открытые разработки руды, – сказал Дафф, – мы опоздали, все занято.

– Откуда ты знаешь? – возразил Шон.

– Посмотри сам, парень. Все расхватали.

– Возможно, они что-нибудь упустили.

– Эти ребята ничего не упускают. Поехали вниз, я покажу.

Дафф тронул лошадь с места, и они начали спускаться.

Через плечо Дафф сказал:

– Посмотри вон там, у ручья. Они не теряют времени зря. Уже работает дробильня. Судя по всему, в ней четыре дробильные установки.

Они въехали в лагерь – здесь у костров суетились женщины, и от запаха пищи рот у Шона наполнился слюной. У костров в ожидании ужина сидели мужчины.

– Спрошу у них, как тут дела, – сказал Шон.

Он спешился и бросил повод Мбежане. Дафф с сухой усмешкой наблюдал за тем, как Шон трижды пытался вступить в разговор. Всякий раз собеседник, не глядя ему в глаза, что-то бормотал и уходил. Наконец Шон сдался и вернулся к лошадям.

– Что я делаю