Но другой полюс, выходящий за пределы законного в театре, составляет нехудожественная агитация. Как бы такая нехудожественная агитация ни была правильна идеологически, из каких бы хороших побуждений она ни исходила, но если она действительно нехудожественная, то есть, другими словами, соприкосновение с ней не доставляет никакого удовольствия, если она не обращается к эмоциональной природе зрителя, не возбуждает через посредство образов никаких волнений, чувств, то в таком случае она является минусом, ибо было бы в тысячу раз лучше, если бы автор просто в газетной статье или непосредственным обращением к зрителю мог передать соответствующие мысли, не стараясь обернуть их в дешевенькую цветную бумажку.

Конечно, правы те, которые указывали на чрезвычайную растяжимость понятия художественности. То, что человеку, изощренному достаточным образом, покажется совершенно неинтересным, то может подействовать на крестьянина, никогда не видевшего театра. Но я [сейчас] имею в виду такую агитацию, которая нехудожественна по отношению к данной публике. Если данная публика воспринимает такую агитку как произведение художественное, если она волнуется, смеется, негодует, – то само собой разумеется, что художественный эффект налицо и тут рассуждать больше не о чем.

Отметая, таким образом, хотя бы формально искусные, но лишенные идеологического содержания вещи и, с другой стороны, хотя бы превосходные в своей идеологии, но нехудожественные вещи, мы должны допустить все остальное как законное, хотя и разноценное творчество.

Из всех приведенных здесь соображений, мне кажется, явствует, почему с таким удовольствием берусь я в периоды вольного или невольного отдыха за сборник драмолетт.

Предлагаемые вниманию читателя одиннадцать одноактных пьесок нынешнего сборника возникли в разное время и при разных обстоятельствах. Будет, пожалуй, не лишним в кратких словах познакомить с ними читателя.

Первую серию одноактных пьес, под названием «Политические фарсы», я издал во время революции, в 1905 г. Мне хотелось тогда дать наиболее легко исполнимые вещи комического характера для удовлетворения тогда уже проглядывавшей нужды всякого рода клубов и любительских выступлений. Сознаюсь, вскоре после написания этих фарсов я разочаровался в них, хотя и читывал их с успехом на разных вечерах, устраиваемых в то время с политической «благотворительной» целью. Я не перепечатывал потом их нигде и сейчас оставляю их в прошлом. В 1908 г. в Риме я работал в Королевской публичной библиотеке. Занимался я там историей французской литературы, перечитыванием некоторых до тех пор недостаточно изученных классиков, отчасти также историей итальянского искусства. Иногда я сильно уставал и в этих случаях, для отдыха, переводил на русский язык стихотворения Леконта де Лиля и набрасывал всякие маленькие фантазии. В числе их была написана мною одноактная пьеса «Юный Леонардо». Потом я ее надолго отложил, почти забыло ее существовании.

В 1911 г. в Париже, она попалась мне среди моих рукописей, и мне вдруг показалась очень удачной сама мысль одевать в маски небольших драмолетт какие-нибудь интересовавшие меня философские мысли. Эта мысль об «идеях в масках» меня весьма увлекла. И тогда, в короткий промежуток времени, я написал «Три путника и Оно», «Вавилонскую палочку», «Король-Художник» и «Гости в одиночке». Эти вещи я соединил некоторым количеством мелких рассказов, фельетонов, которые я печатал в дальнейшую пору в московском «Курьере», а позднее в «Киевской мысли». Все это было издано в России под названием «Идеи в масках». После революции книга в таком же составе была еще раз переиздана. Философский фарс, в котором внешней забавности больше, чем философской идеи, «Три путника и Оно» шел много раз на сцене. Особенно удачно эта вещь была поставлена приблизительно в 1920 г. в Москве театром «Летучая мышь»3. «Вавилонская палочка» хорошо шла несколько раз в театре «Привал комедиантов» и переведена на иностранные языки (немецкий, итальянский). Пьесу «Юный Леонардо» пытались поставить. Но, в общем, пьесы эти не привились на сцене, да и не для сцены они были написаны. В то время я имел обыкновение на драматических произведениях писать: «Драма для чтения». Из этого, однако, не следует, что эти пьесы сейчас или в ближайшем будущем не могут оказаться подходящими для сцены. Конечно, они написаны для несколько специфической публики. Они требуют известной подготовленности, они отнюдь не популярны. Возвратился я к жанру драмолетт уже гораздо позднее.

В 1927 г. вследствие случайного обстоятельства я написал в Сестрорецке, во время летнего отдыха, в одну ночь, маленькую драмолетту «Комета», шедшую потом во многих театрах. Для той надобности, для которой она была предназначена, пьеса не пригодилась, и я надолго забросил ее. Лишь годом позднее, когда опять оказалось немного свободного времени, или, вернее, большая потребность в глубоком отдыхе, я вернулся к этой пьесе, и мне показалось, что в ней – при всех теперь очевидных для меня недостатках – нащупаны правильно те свойства драмолетты, о которых я говорил в первой части этого предисловия.

Это и привело меня к следующей серии драмолетт, написанных в Сибири, во время большой политической командировки туда, когда я работал по ночам, трудно засыпая вследствие переутомления огромной выпавшей на мою долю ораторской работой.

Раз нельзя спать, то надо отвлечь себя и успокоить себя какой-нибудь совсем другой работой, далекой от слишком намозоливших мозги мыслей. Так возникли две мои маленькие комедии «Банкирский дом» и «Баронская причуда».

По возвращении в Москву мне захотелось прибавить к этой серии еще такой скетч, который можно было бы разыгрывать вдвоем, пожалуй, даже просто на двух стульях или скамейках, без всяких декораций. Из этого намерения возникла пьеса «Голубой экспресс».

Все эти четыре пьесы значительно отличались от предыдущих, то есть от «Идей в масках». Там идеи более или менее абстрактны, общи, и задача заключалась в том, чтобы изобразить их при помощи, так сказать, костюмированных апологов театрального характера. Здесь, напротив, я исходил из конкретных событий, из аранжировки некоторого, быстро проходящего, но, по существу, сложного житейского акта. Цели преследовались частью театрально-технические (в смысле, указанном в первой части), частью вытекавшие из желания показать характер.

Все эти пьесы целым букетом были, как я уже отметил, великолепно представлены московскими артистами в особом вечере, имевшем место весной 30-го года в 2-м Художественном театре.

Значительный успех, который имели эти пьески, должен был бы и сам толкнуть меня на продолжение этого дела в более или менее свободное время, но, помимо этого, нашлось и такое время – в Кисловодске, где мне пришлось отдыхать и лечиться. Там и возникли мои последние три пьесы, входящие в этот сборник.

Я совсем не желаю заниматься здесь неблагодарной для автора задачей комментирования своих пьес. Все возможное для того, чтобы избежать недоразумений