Раб в результате убежден, что Господин украл у него возможность наслаждения войной (см. понятие «украденного наслаждения» в критике националистической идеологии Славоем Жижеком[532]). Шекспир (важный источник диалектики раба и Господина не только для Гегеля) с юмором передаёт «рабскую» точку зрения на мир и войну в трагедии «Кориолан». «Война – лучше мира, как день лучше ночи, – читаем у Шекспира. – Во время войны живешь весело: то тебе новый слух, то новое известие. А мир – это вроде спячки или паралича: скучно, пусто, тоскливо».[533] Ситуация взаимоотношений Господина и раба в кожевско-лакановской версии может быть описана не в терминах совместного бытия, а скорее – лакановского Реального, которое, как отмечает Аленка Зупанчич, представляет собой не бытие, а состояние неразрешимости, западни, в условиях которой политическое функционирует как «политика невозможных отношений».[534]

Шекспир в «Кориолане» показывает абсолютное несовпадение понимания войны, с одной стороны, аристократом – римским полководцем Каем Марцием Кориоланом, а, с другой стороны, плебеями-слугами. Одержав героическую победу над врагами Рима, Кориолан пытается стать консулом, но вместо этого осуждается на изгнание римским плебсом, поддержавшим его политических противников. Чтобы восстановить свою «господскую» честь, Кориолан принимает решение вступить в союз с врагами Рима и возглавить их поход на Рим. Но после того, как его матери удается внушить ему, что заключив мир с римлянами, а не с его врагами, и сохранив родной город, он совершит еще более благородный «господский» поступок, Кориолан выбирает мир вместо войны. Однако эти трагические переживания и выборы аристократа Кориолана не фиксируются с точки зрения плебса. Рабы не воспринимают проблематику чести и воображают, что война – высшее наслаждение Господина, которого они лишены. Поэтому рабы радуются началу новой войны: «Что хорошего в мирном времени? – рассуждают они. – Только железо ржавеет, портные разводятся да стихоплеты плодятся».[535] Поэтому когда они узнают, что Кориолан отказался воевать и выбрал мир, они убивают его. Шекспир, таким образом, мыслит в данном случае как марксист. Ведь непримиримый антагонизм и несоразмерность реальности угнетенных и угнетателей, или центра и периферии в терминах теории мирсистемного анализа, когда диспропорция стран центра и периферии нередуцируема ни к каким типам равенства, является необходимым условием поддержания устойчивости капиталистической мирсистемы.

В современной философии известный проект, направленный на то, чтобы осуществить деконструкцию диалектики раба и господина и вырваться из её железной хватки, был разработан Жилем Делёзом как проект создания нового мира – мира абсолютной имманентности, в котором становится возможной радикальная трансформация, «метаморфозис» человеческой субъективности из рабской, конституированной онтологией нехватки и компенсанаторной морали в эмансипаторную, не признающую отношений господства и рабства.

В результате в мире абсолютной имманентности онтологическое состояние субъективности – не бытие, а становление, не страдание от нехватки, а наслаждение и празднование собственной сингулярности как избытка и трансформизма. В дискурсе украинского национализма этот эмансипаторный топос, где нет рабов и онтологии нехватки, а все граждане – господа в состоянии онтологического избытка и трансформизма, подобного киборг-феминистскому – принадлежит к топосу Европы, а топос России маркируется как «анти-Европа», где все граждане – рабы. В этом дискурсе установка «Прощай, немытая Россия» – это не просто формальная задача административной переориентации экономических и торговых связей и т.п., а задача философская – 1) прежде всего радикальной трансформации субъективности, иначе говоря, задача «становления европейцем» в делёзовском смысле как становление другим, не схваченным в бинарных терминах «центр» – «периферия» и др., а также 2) философская необходимость ретроактивно изменить свою историю как историю угнетенных, или, в терминах Делёза, осуществить её «психотическую ресигнификацию». В результате задача отделения «украинского аристократического панства»[536] от «немытой России» означает возможность и необходимость философского доказательства, что «немытыми» гегелевско-пушкинскими рабами были только русские. Другими словами, «становление европейцем» в дискурсе украинского национализма – это не эссенциалистский, а негативный – как у Деррида или Делёза – эссенциалистские категории логический жест. Как формулирует этот антиэссенциалистский жест ресигнификации Юрий Андрухович:

Вообще, братание между народами никогда ничего хорошего не предвещает, особенно если речь идет об украинцах и россиянах. Нас отличает категорическое нежелание жить в рабстве. Украинцы лучше пойдут в партизаны, чем будут мириться с произволом самодержца. Россиянам же, наоборот, нужен тиран, который бы держал их в узде и не давал шалить. Мне кажется, мы с разных планет.[537]

Реальный шанс реализовать проект эмансипаторного делёзов-ского становления другим (а именно «становление европейцем») и осуществить ресигнификацию истории Украины из «истории угнетенных» (как онтологию нехватки) в «историю господ» (онтологию избытка, или киборг-онтологию), казалось, представился накануне 2-й мировой войны, когда, по мнению сторонников украинской национальной независимости, в ситуации политической нестабильности и кризиса в Европе сложилась революционная ситуация, создавшая предпосылки для украинской «националистической революции» (Д.Донцов) и создания независимого украинского государства. В качестве наиболее вероятного европейского союзника украинского национально-освободительного движения и его интеллектуальных вождей в этот «революционный момент» 20 века виделась национал-социалистическая Германия,[538] которая также стремилась вернуть себе утраченное после 1-Первой мировой войны национальное величие и у которой с украинцами тогда были общие враги – Польша, в состав которой после распада Австро-Венгрии вошли территории, населенные украинцами, и, конечно, СССР, оккупировавший территории центральной, восточной, а с 1939 года и западной Украины.

Чтобы провести массовую мобилизацию политической субъективности, необходимую для осуществления «националистической революции», как её понимал Донцов, украинским борцам за национальную независимость необходимо было, во-первых, создать боевую политическую организацию, способную мобилизовать и направлять националистическое движение, а, во-вторых, разработать националистическую идеологию, обладающую необходимым мобилизационным потенциалом. Роль боевой политической организации сыграла «Организация украинских националистов» (ОУН), в которую активно включились украинские женщины, прежде всего члены ведущей женской организации «Союз украинок», многие из которых стали активными участницами террористических акций ОУН против польского правительства.[539] В создании мобилизующей украинской националистической идеологии ведущую роль сыграла концепция «деятельного национализма» Дмытра Донцова украинского историка и публициста ницшеанской ориентации, который в своих книгах Национализм (1926), Дух нашей старины (1943) и др. в яркой афористичной форме сформулировал, что для совершения украинской националистической революции необходим национализм нового типа – так называемый «деятельный национализм», порывающий с традициями старого, так называемого «хуторянского украинского национализма» (который Донцов ассоциирует с народно-демократическими традициями, прежде всего с идеями М. Драгоманова), основывающегося на ценностях мирного существования, компромисса и выживания, т.е. «рабских» ценностях в терминах гегелевской диалектики раба и Господина.[540] Напомним, что «национальный коммунист» Л. Кучма, как было сказано выше, понимал украинский национализм и украинский национальный характер аналогичным образом – как «ориентацию на