Пулемет, бьющий короткими очередями, замолк. Последний патрон выпущен. Драугры были в каких-нибудь десяти метрах. Дирк поудобнее перехватил ружье. Два патрона в стволе, еще один в патронташе. А дальше… Дирк не хотел думать о том, что будет дальше. И знал, что это «дальше» обойдется без него.

«Сейчас я умру, – подумал он, поднимая вороненый ствол на уровень груди. – Во второй раз. Кажется, будет еще глупее, чем в первый. И ничего не чувствую, что странно. Ни страха, ни беспокойства. Усталость только. Дурацкая ситуация».

Позади него зазвенела извлекаемая из ножен сталь. «Висельники» строились в боевой порядок, готовясь вступить в свой последний бой. Наверное, они тоже сейчас чувствовали лишь запредельную усталость и ничего больше.

Дирк попытался что-то ощутить.

Сейчас, когда только секунды отделяли его от непроглядной бездны. И ничего не ощутил. Там, внутри, где должен был чадить маленький теплый огонек, не было ничего, кроме пустоты. Он готов был встретить Госпожу, и тело его тоже было готово. Дирку вдруг стало страшно – оттого, что он ничего не чувствует. В этом было что-то сродни святотатству – вступить в смерть, ничего не испытывая. Словно издевательство над священным ритуалом. Почему-то показалось несправедливым и даже обидным умирать вот так. Даже не ощущая толком этого важного момента. Спокойно и безразлично.

– Железо и тлен! – крикнул он, и мертвецы подхватили боевой клич: – Железо и тлен!

Дирк наметил цель, раздувшуюся, точно у гидроцефала, голову, но выстрелить не успел, потому что в грохот боя вторгся еще один звук. Новый, не похожий на тарахтенье пулеметов и оглушительные хлопки пушек. Более ровный и низкий. Знакомый, но кажущийся неуместным.

– «Морриган», – выдохнул Фриш с удивлением.

Это действительно был «Морриган».

Его огромная металлическая туша вдруг вынырнула наверху, над самой траншеей. С бронированной, покрытой заклепками шкуры сыпалась земля. Звенящие ленты траков нависли над ними. Жидкое свечение рассвета, залившее было траншею, оказалось погребено огромной черной тенью.

Не танк, а целая крепость – раскаленная, дышащая копотью, грозная и несокрушимая. Тупой нос, похожий на акулью морду, был грозен даже без орудийного ствола. Олицетворение не жизни, но оружейной стали. Бездушной, тяжелой и смертоносной.

Слишком поздно.

Даже если «Морриган» развернется боком и обрушит на копошащуюся мертвую массу огонь всех своих спонсонных пулеметов, это ничего не изменит. Десятки драугров это даже не замедлит. Если только мейстер не…

«Морриган» не стал стрелять. Тонкие жала пулеметов топорщились неподвижными отростками. Вместо этого танк качнулся вперед, словно собираясь грузно перевалить через траншею, только одна гусеница почему-то обогнала другую.

– Боже, – вскрикнул Фриш, – они же собираются…

«Морриган» гулко рыкнул двигателем и вдруг, качнувшись, склонив к самой земле свою тупорылую морду, провалился в траншею – прямо в колышущуюся волну драугров. Это было похоже на падение тяжелого «чемодана». Поднявшееся облако земляной пыли на несколько секунд скрыло все происходящее. Где-то в ее глубине захрипел басом разбитый танковый двигатель, теряя обороты. И еще до того, как облако рассеялось, Дирк услышал тонкий свист стали.

Траншея в этом месте была недостаточно широка для такого чудовища, как «Морриган». Танк, провалившись в нее, не перевернулся, но осел на бок, беспомощно задрав гусеницу. Как выброшенное из воды чудовище, растерявшее всю свою силу. Но «Морриган» не был беспомощен. С его брони бесшумно падали ртутные капли, при соприкосновении с землей разворачивающиеся во что-то острое, угловатое и очень быстрое.

Кемпферы.

Личная стража тоттмейстера Бергера действовала решительно и слаженно, как единый организм. Она и была единым организмом, точнее, его безвольным отростком. Подобно хищным насекомым, кемпферы двигались с нечеловеческой грацией, плавной и в то же время порывистой. Волна драугров, смятая «Морриганом», не остановила своего движения, лишь немного замедлилась – и кемпферы вонзились в нее в разных местах, мгновенно покрыв свои сияющие доспехи зловонной жижей. Их когти работали со скоростью лопастей пропеллера, легко сметая слабую преграду, отсекая головы, расчленяя тела в лохмотьях немецкой и французской формы. Они перемалывали толпу драугров, равнодушно, как сноп сена. Штальзарги на их фоне показались бы неуклюжими увальнями.

Но драугры не собирались отступать.

Дирк ощутил даже что-то похожее на мимолетное уважение. Пусть даже они рвались вперед не от избытка смелости, а просто потому, что не способны были осознать опасности или бесполезности сопротивления. Нескольким крепким драуграм удалось внезапным натиском повалить одного из кемпферов. Тот на несколько секунд пропал под разбухшими бесформенными телами, а когда волна схлынула, от него остались лишь обломки – пластины серебристой брони и какие-то шарниры.

Бронированная дверь «Морригана» распахнулась, наружу выбрался тоттмейстер Бергер, не обращая внимания на беспокойство Зейделя, пытавшегося поймать магильера за рукав. Заваленные мертвым мясом траншеи, кажется, ничуть его не впечатлили. Только дернулась тонкая губа, как у человека, увидевшего что-то не вполне лицеприятное, но в то же время ничуть не удивительное. Правда, ему все же пришлось приложить платок к носу, пока он шел навстречу Дирку и его «Висельникам».

– Здесь опасно, мейстер. Не лучше ли переждать…

– Не лучше, унтер. Ненавижу этот стальной гроб. И опасности нет. Почти нет… К счастью, взвода Йонера почти не коснулась опасность. С его помощью удалось быстро занять ключевые точки и зажать мертвецов. Кое-кто успел прорваться в двести четырнадцатый, но жертв достаточно мало. Для подобной ситуации, конечно. Главное – лишить драугров возможности свободного маневра. Думаю, через час или два будут задавлены последние очаги сопротивления.

– Мы готовы присоединиться к штурмовой партии, мейстер.

Тоттмейстер Бергер дернул головой:

– Нет нужды. Этим займутся Ланг и Крейцер. А сейчас мне нужен конвой.

– В вашем распоряжении, мейстер! Куда мы идем?

– В штаб, унтер, – тоттмейстер Бергер отлично владел голосом, но в его отзвуке крылось нечто весьма зловещее, как в шорохе извлекаемого из ножен лезвия, – у меня есть разговор к господину оберсту. Боюсь, нам придется немного пройтись. «Морриган» хорошо застрял. Вряд ли его смогут вытащить в ближайшие пару дней.

Дирк ощутил тепло в груди. Не обжигающее, а ровное, приятное, точно в грудную полость, полную промерзших потрохов, вылили ковш горячего молока. Если бы это чувство можно было облечь в слова, ближе всего к нему была бы благодарность. Тоттмейстер Бергер не просто так лишил себя привычного средства передвижения, а также пары кемпферов, восстановить которые на фронте практически невозможно. Он спешил на помощь. К ним, своим мертвецам, второму взводу «Веселых Висельников», спешил – и успел.

Может, потому, что, кроме них, у него никого и нет.