Ей же нельзя!

— Всё со мной в порядке, — выдохнула я. — Правда! Вероятно, просто устала после перелета. Мама, ты чего? Тебе ж нельзя переживать!

Я попробовала встать, но меня вновь легонько придержали, не позволяя сдвинуться с места. Взгляд мамы стал укоризненным.

— Ты себя загоняла, моя дорогая. Тебе надо больше отдыхать. Как только я выйду на работу…

— Об этом не может быть и речи! — воскликнула я. — Я здорова!

— Станислава, — вмешался Анатолий Игоревич, — нам с Алевтиной очень хотелось бы, чтобы это было правдой. Но пока не будет готов хотя бы анализ крови, я не могу гарантировать, что ситуация не повторится. А здоровые молодые девушки очень редко падают в обморок.

— Там было душно, — запротестовала я.

— Стася, — мама осторожно сжала мою ладонь. — Там не было душно. Тебе просто стало плохо.

— Это усталость после перелета, — заупрямилась я. — Возможно, я ещё сильно перенервничала из-за ссоры с той женщиной.

— С какой женщиной? — удивилась мать.

— Ну, полная такая. Не знаю, как её звали.

Нет, это точно была не галлюцинация. Это переутомление, а не подкрадывающаяся ко мне шизофрения или что-то в этом роде, не могла я придумать себе эту хамку.

— Ирина Степановна, очевидно, решила скрыться с места преступления, — нахмурившись, произнес Анатолий Игоревич. — Она всегда убегает, когда доведет кого-то до нервного срыва, и цепляется к каждому. Но это не повод падать в обморок, Станислава.

Я поморщилась. Ну мало ли, что со мной случилось! Я просто слишком переживала в последнее время, почти не отдыхала, вот и закружилась голова немного. Духота, стресс, ещё и ссора с этой женщиной, всё сложилось вместе, а результат немного напугал маму и врача. Ничего, я совсем скоро приду в норму, падать в обмороки больше точно не буду.

— Со мной всё в порядке, — твердо промолвила я. — Мне нельзя болеть! А тебе, мама, точно нельзя обо мне переживать. Тебе же ещё ложиться на обследование. Так ведь, Анатолий Игоревич?

Но мама была непреклонна.

— Пока мы не узнаем, что с тобой, Стася, я могу и подождать, — твердо произнесла она. — Мне надо, чтобы ты была здорова. А всё остальное — это мелочи.

— Твоё здоровье — это не мелочи!

Тем более, что если я своё и посадила, то только ради того, чтобы маме было хорошо. Только об этом ей говорить нельзя, иначе она только лишний раз разволнуется и доведет себя до такого состояния, что лечить придется нас обеих. А у нас кроме друг друга больше никого и нет.

Анатолий Игоревич не считается.

Мне даже позвонить было некому, чтобы меня забрали и довезли до дома. А маму за руль я ни в коем случае не пущу, этого только не хватало.

— Я уверена, это просто от переутомления, — твердо промолвила я, решительно садясь. — У меня даже не кружится голова!

Голова действительно не кружилась, а вот тошнота осталась. Я даже грешным делом подумала о том, что случайно отравилась где-то. Или это от голода? Ведь я почти ничего не ела в последние дни, всё не было аппетита, по большей мере хотелось спать, да и только. Всё-таки, пора перестать так сильно нервничать, не то я в самом деле загоню себя в гроб быстрее, чем сумею окончательно вылечить маму.

И все старания пойдут прахом.

Дверь распахнулась, знаменуя прибытие медсестры, и я с надеждой взглянула на Елену — так, кажется, её звали, — рассчитывая на то, что сейчас с анализами всё будет хорошо, и меня просто отпустят домой. Но женщина не проронила ни слова, может быть, потому, что должна была ещё идти к другим пациентам, и просто вручила лист в руки Анатолию Игоревичу. А потом развернулась и ушла.

Я же впервые задалась вопросом, сколько же пролежала без сознания. Впрочем, это состояние больше походило на полусон — может быть, я задремала в палате или просто не помнила, как приходила в себя.

Но сейчас важнее всего было заключение врача. Анатолий Игоревич же внимательно смотрел на результаты анализов, по выражению его лица нельзя было понять, что там, что — то очень ужасное или, напротив, ничего страшного.

Анатолий Игоревич взглянул на меня с подозрением, потом посмотрел на маму, как будто собирался спросить её о чем-то, но вовремя остановил себя, поняв, что она в последние недели уж точно не следила за моим состоянием здоровья.

— Что там? — требовательно спросила я.

— Общий анализ крови в норме, — ответил врач, не делая театральных пауз — должно быть, понимал, что лишнее волнение нам уж точно ни к чему. — Хотя я могу отметить небольшой упадок сил…

— Я же говорила!

— Но, — он серьезно взглянул на меня, — я отдал кровь на некоторые дополнительные анализы, простейший набор.

Я помрачнела. Хоть и понимала умом, что за три-четыре часа невозможно сделать ничего гораздо более страшного, чем общий анализ крови, всё равно взглянула на Анатолия Игоревича с опаской, дожидаясь вердикта.

— И чтобы их корректно интерпретировать, я должен понимать вероятность…

— Вероятность чего?

Мужчина взглянул на мою маму, но, осознав, что мне от неё скрывать нечего, твердо произнес:

— Беременности.

— Что? — выпала в осадок я.

— У вас повышенный уровень ХГЧ в крови, Станислава, — Анатолий Игоревич выглядел максимально серьезно. — По примерным оценкам, я бы давал шестую-седьмую неделю беременности. Но если это не она, то вам надо срочно ложиться на дообследование и.

Я остановила его быстрым движением руки, заметив, как стремительно мрачнеет мама.

Хотелось закричать, что это какая-то ошибка. Медсестра ошиблась на нолик. Или на несколько ноликов. Но.

Шестая-седьмая неделя. Полтора месяца назад у меня была моя первая — и единственная, — связь с мужчиной. Я даже думать об этом забыла; старательно убеждала себя, что никакого Олега в моей жизни никогда и не было. Вот только, кажется, наша связь оставила куда более серьезный след.

У меня была задержка, но я разве имела время обратить на это внимание? Задержка, ну и что, подумать только, ерунда какая! Моей целью было спасти маму, а не узнать, не забеременела ли я часом от мужчины, с которым у меня было-то всего один раз.

Я помнила, что контрацептивы могут быть ненадежными. Осознавала, что я, неопытная дурочка, в какой-то момент могла просто забыться в порыве страсти, и что у меня нет никаких гарантий. Но новость о беременности ударила, словно обухом по голове, и я чувствовала, как отчаянно колотилось в груди сердце, желая выскочить на свободу.

Это невозможно!

Мне хотелось выть, рыдать, плакать, умолять небеса смилостивиться надо мной, но факт оставался фактом.

Я наконец-то заметила, как испуганно смотрит на меня мама. Хотела сказать, что беременность — это ведь не катастрофа, но потом вспомнила: ведь я не рассказывала ей об Олеге. Я ей вообще ни о чем не рассказывала, и уж тем более об афере, которая помогла, собственно говоря, провести операцию, что вытащила маму с того света. Ей об этом знать было необязательно, скорее даже наоборот. Но теперь, когда я услышала о результате анализов, понимала, что моя беременность испугает маму в десять, да нет, в сто раз меньше, чем все возможные патологии, которые провоцируют такой уровень ХГЧ.