Но за все за это Короткова «всего лишь» уволили из НКВД. А могли бы запросто расстрелять, отправить в лагерь. Другие «счастливчики», как ученик и дальний родственник самого Артузова Борис Гудзь, уходили в водители автобуса, молчали, тактично пережидали в преддверии лучших времен.

А Коротков еще и написал наркому. Это послание никак не назовешь покаянным. Он никого не обвинял, но и не оправдывался, не клялся в любви к товарищу Сталину, а просил восстановить его в органах. Письмо было резкое, по тем страшным временам — дерзкое.

И Берия по непонятным причинам возвратил Александра Короткова. Как такое могло произойти? Ведь по логике Берии и прочих Коротков являлся типичным предателем. На Лубянку, пусть и в лифтеры, его взял Герсон, в 1938-м арестованный и в 1940-м расстрелянный. В Париже «Длинный» работал у резидента Орлова, сбежавшего на Запад. Попытка одной из вербовок закончилась выводом из Франции. Полный набор для предъявления обвинения по любимой Берией 58-й статье. Да, за вторую командировку во Франции Короткова наградили орденом. Но в 1939-м прямо обвинили в предательстве. И он, в отличие от других, молчащих ягнят, бурно против этого протестовал, обвинения отвергал, доказывал, что никакими врагами советской власти не завербован.

Логику его увольнения, как и возвращения, проследить сложно. Да и нет ее здесь. Если только предположить, что до всесильного Лаврентия Павловича дошло: лишь невиновный человек способен на подобную дерзость. Или смелость. Вторая причина: Коротков продержался до 1939-го. Из органов уже были вычищены сотни и сотни. А на столе Берии лежала докладная записка проверяющих: связь Короткова с арестованным Герсоном не установлена.

Приближалась война, что Лаврентию Павловичу было совершенно понятно. Надо было кому-то и работать, восстанавливать связи, передавать и обрабатывать подготовленную источниками информацию. Особенно в Третьем рейхе.

В профессиональных качествах Александра Короткова сомнений не возникало. Степанов, таков был теперь псевдоним разведчика, не раз информировал об угрозе войны. И источники его Берия считал надежными. Короткова назначили заместителем начальника 1 — го отделения внешней разведки, где он, к ужасу, понял, что в последовательно зачищенных Ягодой, Ежовым и Берией резидентурах некоторых стран вообще не осталось его коллег. Да, пришли по набору новые, способные люди, но совсем неопытные. Даже в стране главного противника, Германии, резидентуру возглавлял дилетант Амаяк Кобулов, брат дружка Берии Богдана Кобулова. А помогали ему еще двое разведчиков. Немецким языком из всех троих владел лишь один. Каково это было сознавать Короткову, над которым в свое время подсмеивались, что он говорит с венским, так и было, акцентом.

И в конце августа 1940-го в Берлин по приказу наркома Берии отправляется на месяц, не больше, сотрудник Степанов. Полномочия, полученные лично от наркома, у него были самые широкие. Может действовать и через голову Кобулова. Пусть Сталин считает, что у Советского Союза в запасе еще год, а то и два. А Москве нужна объективная картина обстановки в столице Третьего рейха, о чем Степанов получил задание информировать Берию напрямую. Он мог откровенно высказывать в донесениях свои собственные суждения, если они даже расходились с мнением посла или резидента.

Как ни странно, Кобулова это положение устраивало. Пусть Степанов берет на себя всю ответственность. Ясно, что профессионал, но до поста резидента не дорос. Коротков тоже остался при своих. При таком раскладе Кобулов вряд ли рискнет вмешиваться в его работу.

Коротков постарался побыстрее установить, что стало с агентами, связи с которыми были на два-три года заморожены. Заморожены? Мягко сказано. По существу работа была парализована. Ведь даже когда агент «Корсиканец» приезжал в Москву в составе немецкой делегации, на него, ждавшего появления советских друзей, никто не вышел.

Коротков сумел разыскать правительственного советника Имперского министерства экономики Арвида Харнака, действовавшего под этим псевдонимом, и его жену, тоже нашего агента Милдред, имевшую псевдоним «Японка». Короткова поразил своим мужеством старший сотрудник разведывательного отдела люфтваффе Харро Шульце-Бойзен, псевдоним «Старшина». Оказалось, что в подпольной группе Харнака и Бойзена более шестидесяти человек, в основном антифашисты. Этот берлинский костяк «Красной капеллы» будет уничтожен через год после начала войны. Но прежде они успеют передать столько ценнейших сведений…

Коротков оставался единственным нерасстрелянным и нерепрессированным, кто знал Брайтенбаха — Лемана в лицо. И, соблюдая максимум предосторожности, вышел и на агента.

Вильям (Вилли) Леман был кадровым сотрудником гестапо, гауптштурмбаннфюрером СС. Никто его не вербовал. Он был, по терминологии спецслужб, инициативником, то есть предложил свои услуги советской разведке добровольно еще в 1929 году. Одно время в обязанности Лемана входило наблюдение за иностранными дипломатами, в том числе сотрудниками нашего постпредства, торгового представительства, других учреждений. Именно благодаря Леману удалось избежать арестов и вывезти из Германии нескольких советских разведчиков, попавших в поле зрения гестапо.

Коротков был приятно удивлен. Запросы Брайтенбаха отличались скромной разумностью. Скорее он работал на идейной основе. Лишь однажды, еще в 1930-х, когда Вилли сильно заболел, ему передали по приказу руководителя ИНО Артура Артузова солидную сумму денег на лечение. А потом, чтобы не вызывать подозрений, деньги эти остроумно легализовали: подстроили Леману выигрыш в тотализаторе на берлинском ипподроме… Брайтенбах, передавший, между прочим, в Москву информацию о первых испытаниях боевых ракет дальнего действия молодого инженера Вернера фон Брауна, был единственным нашим агентом в гестапо.

Выход на Лемана был совершен вопреки всем канонам разведки. Сначала Степанов — Коротков разыскал квартиру Лемана. На счастье, тот жил по старому адресу. Потом, дежуря у его дома по утрам, незаметно доводил до работы. Брайтенбах по-прежнему служил в гестапо. И только после этого условным, заранее оговоренным телефонным звонком вызвал на встречу — в маленькую пивную на окраине города, где двое скромно одетых мужчин вряд ли привлекли бы внимание. Брайтенбах захватил с собой ценнейший документ: копию доклада начальника Главного управления имперской безопасности Гейдериха «Советская подрывная деятельность против Германии».

Леман был готов к продолжению сотрудничества, и Степанов передал его на связь сотруднику резидентуры Журавлеву.

Командировка «на месяц» затянулась. В Берлине Коротков провел полгода. Антифашисты из «Красной капеллы» и Брайтенбах постоянно предупреждали о том, что Гитлер готовится к войне, и Александр Михайлович, к тому времени назначенный заместителем резидента, передавал эту информацию в Центр. Строго говоря, их данные лишь подтверждали его тревожные опасения. Но с начала 1941-го сообщения о том, что война разразится совсем скоро, стали нарастать снежным комом. В мартовском донесении Короткова, адресованном лично наркому Берии, были и такие строки: «Решен вопрос о военном выступлении против СССР…» Сам разведчик был настолько убежден в достоверности информации, стекающейся к нему сразу из нескольких источников, что предложил принять немедленные меры для связи со своей немецкой агентурой во время войны. А Леман предупредил его, что сотрудники гестапо фактически переведены на казарменное положение. К тому же самому Брайтенбаху приказали переговорить с отставными ветеранами уголовной полиции: надо возвращаться на работу, на Востоке предстоят большие дела, куда и отправятся сотрудники из Берлина. А старым кадрам придется занять их место. Но не надолго. В результате блицкрига СССР будет разгромлен уже к зиме.