— А ты что принес в этот мир, Охотник?

— Звенящий бутылками мешок мусора и головную боль — фыркнул я — Знай я тогда… и окажись попадание сюда неизбежно… я бы иным добром нагрузился.

— О да-а-а-а! Мне бы сюда мои инструменты и технические книги. А еще лучше родной ноут с битком набитым всякой всячиной хардом…. Эх! Дедуля! А ты с чем сюда попал?

— С веслом — ответил дедушка и даже привстал, чтобы увидеть нашу реакцию.

Мы его не подвели, уставившись на него с искренним изумлением. Насладившись моментом, светлый дедушка сделал темное признание:

— Шел я в дюпель бухой соседа убивать. И убил бы. Да не дошел.

— В спину толкнули?

— Толкнули — подтвердил дедушка — Еще как толкнули меня грешника. От великой беды уберегли! От греха смертного уберегли! Ведь дойди я до соседа — насмерть бы зашиб! Уж я себя тогдашнего хорошо помню…

— А за что убить то хотели? — тихонько так спросила Милена.

— А за жену свою.

— Он ее… увел? — предположил я.

— Увел — кивнул старичок — Но не к себе сманил. Нет. Сосед мой хорошим человеком был. А я зверь зверем. Жену мордовал почитай каждый день. В кровь. Синяя у меня ходила, людей стеснялась и голову так в платок кутала, что только нос и торчал… Ведро воды до дома донести не могла — я всю нутрянку отбил ей за годы. Сядет, скособочится, ждет, когда боль отпустит. И снова тащит. А я от сельмага наблюдаю и водку хлебаю… И сосед наблюдал. И в один прекрасный день он видать не выдержал. Поговорил с ней после того, как я ее во дворе пинал и за волосы таскал… Может не один раз они разговаривали — теперь уж не узнать. Но я как протрезвел и проснулся, ее в доме уже не было. Вышел, крикнул… на крик мой хриплый сосед пришел и спокойно так записку от нее передает. И сообщает мне, что жену мне теперь не сыскать и пути назад не будет. И что мол я тварь последняя. Высказал мне и ушел в дом. А я… я у сарая сел на колоду, водку с горла выхлестал, в стену тупо посмотрел с часик или дольше… а затем спокойно так взял весло и ровненько, ни разу не шатнувшись, пошел соседа убивать… Но не дошел. В кресте оказался. Убивцем я не стал. Пить перестал. О многом думал… много молился… может за молитвы мои сюда взяли. Так вот и живу… за морковкой приглядываю, березы берегу и рыбок кормлю…

— Важные заботы — кивнул я и мягко подтолкнул порывавшуюся что-то сказать Милену — Хорошо потрудились. Огород ухожен.

— Благодарствую на добром слове — прошелестел светлый старичок нам вслед и вернулся к грядкам.

— Обалдеть! — прошептала Милена, когда мы отошли на несколько шагов и остановились у следующего ряда грядок — А такой милый с виду…

— Да таких полно и в обычном мире там — вздохнул я — А здешние… Знаешь… я ведь такое не первый раз слышу — про бывшую жестокость и звериную сущность многих. Может это один из критериев?

— Бытовая жестокость? Семейная тирания? Ха! Тоже мне санитары планеты Земля… не верю, что они о нас заботились! — отрезала Милена — Я вот никого не била! Но здесь все же очутилась…

— Да я не об этом. Я о том, что такая вот внутренняя жестокость может быть одним из критериев отбора для них.

— Ублюдки более живучи? И меньше думают о самоубийстве?

— Глуповатая теория — признал я, присаживаясь у выпирающего корнеплода — Вот это репа… впору звать бабку с внучкой… Сколько же у них полезной здоровой пищи…

— А они все это время жались! Служат они понимаешь какой-то там высшей цели сбережения…

— Этот момент я пропустил — вздохнул я — И сделал это нарочно. Как только Митомир завел разговор о высшей цели… я перестал слушать.

— Да видела я как тебя перекривило. Не подскажешь причину такого отвращения?

— Религия — буркнул я.

— Относишься к ней с негативом?

— Скорее нейтрально. Но я терпеть не могу, когда в той или иной мере используют уже затасканную карту самопровозглашенного пророка…

— Какого еще пророка?

— А ты не заметила? Как Митомир в своем отрепетированном повествовании описывает Пашу Аквариумиста? Как он подчеркивает, что Паша был абсолютно обычным серым человечком, инвалидом, но при этом человеком работящим и старательным, не опустившим руки или вернее руку даже после нечастного случая. Как Паша денно и нощно заботился о тварях живых, как следил за тем, чтобы не отдавать рыбок в не подходящие руки…

— А еще говоришь, что не слушал…

— Так я не сразу перестал внимать — засмеялся я — Но ведь так и есть. Попал обычный рядовой человек в тюремный крест и тут… явилось ему некое откровение. Стал он молиться незнамо кому и сад растить небесный. Буквально небесный — летающий. И что все сорок лет не разгибал он спины натруженной. Либо за садом ухаживал, либо молился. И потому люди почувствовали это и начали на чалках приносить ему всякое мелкое, но зело живое — семена различные, тварей многоногих божьих… А он смиренно принимал и отдаривался щедро… И так смиренно отбыл он сорок лет и… чудесным образом — не описываемым и замалчиваемым — вдруг очутился у самых врат прекрасно подходящей для перенесенного с небес сада Пальмиры…

— Черт… я даже и не поняла… это ведь прямо эпос какой-то… замаскированный под бытовуху. Вот почему тебя так перекривило…

— А еще рыбы — добавил я.

— А что с рыбами? Логично же — Паша Аквариумист.

— Ага — хмыкнул я — Аквариумист. С банкой живых рыб прижатых бережно к животу… и он их спас. Откормил. Вон в пруду плещутся золотые уже не рыбки, а скорей всего жирные вкусные карпы. Накормил народ рыбой…

— Я все еще не схватываю. Я же технарь.

— Все это слишком уж сильно напоминает притянутую за уши и чуть подправленную историю — возможно самую знаменитую из когда-либо рассказанных и записанных…

— Растолкуешь?

— Лучше посмотрим на карпов. Ну а потом пора заняться делами — решил я — Нам не стоит здесь задерживаться. Поможем им, возьмем что дают, выпросим еще вдвое — и поскорее назад домой.

— А про луковианцев спрашивать не будем?

— Будем — кивнул я — Да только боюсь всей правды нам не расскажут. Но я все же спрошу…

— Так может мне пока не тропиться с ремонтом? — более чем