полу огромного зала, посреди которого мерцала и переливалась высокая колонна, похожая на древесный ствол, оплетённый множеством лиан. Мерный гул наполнял зал, как будто внутри колонны или, может быть, под её корнями билось гигантское сердце.

"Здесь я заперт", — услышал он голос Дракона и на мгновение снова почувствовал тяжесть янтарной массы, давящей со всех сторон.

— Как мне освободить тебя? — с трудом ворочая языком спросил шаман.

"Найди её", — ответил Последний Судья словами Дамдина, и видение стало меркнуть.

"Кого?!" — мысленно завопил Тукуур, усилием воли пытаясь удержать перед глазами зал с колонной.

Свет померк, и из тьмы появилась маска как у Морь Эрдэни, но с женским лицом, в котором было что-то от Иланы, но больше от её матери. "Скоро", — сказал Дракон, и маска рассыпалась серебряным дождём холодных капель. Они жалили кожу, затекали под одежду, и Тукуур, наконец, очнулся.

Он лежал ничком на деревянной палубе, привалившись к смотанному бухтой тросу. Скованные стальными кандалами ноги ужасно затекли, правая рука лежала как бесчувственная плеть, больно вдавливаясь в туловище. Кое-как напрягая мышцы, о существовании которых он до сих пор даже не подозревал, шаман перекатился на спину, больно ударившись затылком о что-то твёрдое. Над ним из высокой закопченной трубы вырывались клубы чёрного дыма, тяжёлым шлейфом уходя в серое утреннее небо. Моросил мелкий дождь. Его капли, смешиваясь с частичками сажи, покрывали халат знатока церемоний хаотичным рисунком из чёрных пятен. Палуба мерно дрожала, из недр корабля доносился мерный пульсирующий гул, который шаман слышал во сне.

Что произошло? Как он оказался на "Огненном буйволе"? Неужели отец смог спасти его из тюрьмы? Но почему тогда он до сих пор в оковах? Тукуур снова пошевелился, пытаясь сесть, но волна ударила в борт судна, и буксир сильно качнулся, швырнув шамана обратно на истёртые доски. Знаток церемоний больно ударился плечом и зашипел как кот.

— Уже очнулся? — весело спросил голос Максара. — Эй, Дагва! Ты, кажется, говорил, что от твоей чудо-дубинки они будут спать до самого острова?

Воин подошёл к Тукууру и, взяв его за плечо, прислонил к борту. Рядом, тоже в цепях, лежал без сознания Холом. Возле него с жезлом наготове замер гвардеец Токты. Услышав вопрос, он бросил на очнувшегося шамана злой и настороженный взгляд, но промолчал.

— Ну, так даже лучше, клянусь Песней, — хмыкнул воин, не дождавшись ответа. — Хоть потолкую со старым другом, а то от ваших постных физиономий совсем аппетит пропал.

Тукуур хмуро молчал, глядя на Максара. Последний раз он видел товарища таким довольным когда тот на спор проплыл от Рыбной слободы до нового форта через всю бириистэнскую гавань, но самого знатока церемоний события последних дней совсем не располагали к веселью. Видя, как на лице шамана сражаются обида, злость и страх, воин тоже немного помрачнел.

— Дуешься? — вздохнул он. — Понимаю. Мы с тобой прочли друг другу достаточно скверных стихов за чашкой тростникового вина, чтобы я рассказал тебе обо всём пораньше.

Тукуур неуверенно кивнул.

— Не думай, будто я считаю, что ты любишь законы больше, чем друзей, — проворчал Максар, — но ты был слишком правильным, чтобы хотелось тебя в это впутывать. А потом Дамдин нацепил на тебя свою пиявку и стало совсем поздно. Видел бы ты своё лицо там, в крепости! Бр-р! Но ничего, скоро посланница Хора избавит тебя от этой гадости, да и его заодно, — он махнул рукой в сторону Холома. — Старик Баир верит, что это вернёт ему сына, только я сомневаюсь. Дурень явно надел на себя поводок добровольно и, чего доброго, не захочет снимать. Крепкий якорь в бурю, яркий факел во тьме, и всё такое. Хотя, родись Холом девчонкой, светила бы ему одна дорога — в костёр! Ты — другое дело. Темир Буга был твоим наставником, Темир Аси вылечила твоего отца и многих других. Позволил бы факельщикам сжечь их дочурку?

— Не знаю, Максар, — грустно ответил Тукуур. — Меня готовили быть судьёй, и я взвешиваю: жизнь Айяны и жизни тех детей и матерей, что погибли в огне Нижнего города. Или жизни тех, кого она могла бы убить, пробудив древнее чудовище. Да, я хотел бы отменить закон ради близких людей, но этот закон возник не на пустом месте. Ты должен помнить, сколько бед принесли стране колдуны.

— Да, они хотят, чтобы мы в это верили, — согласно кивнул воин. — Но вспомни, что до Прозорливого певцы Хора правили речными городами. Просвещённые правители обучали чутких детей использовать свои таланты, и люди побережья почитали их как небесных заступников.

— Так, возможно, пишут их хроники, которые я не имел возможности читать, — возразил Тукуур. — Но ты должен знать, что хроники пишутся придворными льстецами, а страх перед могучим тираном не сразу отличишь от истинного почтения.

— Если бы только страх двигал ими, речное войско разбежалось бы когда погиб твой тёзка Тукур Толонский! Но люди джунглей сражались ещё одиннадцать лет и приняли власть Прозорливого только после того, как хамелеоны сожгли прибрежные города.

— Я — тёзка Толонского Чародея? — удивлённо переспросил шаман.

— Проклятие, Тукуур! — прорычал Максар. — Ты же знаток церемоний! Они что, не пускали тебя в Зал дождей и пыли? Я-то думал, что ты выбрал свою сторону, а ты, получается, и не знаешь толком ничего?

— Не то чтобы ничего, но, похоже, мы знаем разные вещи. Допустим, ты прав. Но с тех пор сменилось не меньше трёх поколений. Уже и колдунов почти не осталось, а вы вдруг решили вернуть Просвещённых. Не поздно ли?

— Не осталось, говоришь? У нас, может быть, и не осталось. Да только мир, дорогой друг, не заканчивается ни в горах, ни на берегу. Там, за океаном, другие земли, и из них приплывают чужие корабли, но Орден надел нам на голову мешок и заставляет считать всех вокруг врагами. Даже хамелеонов, с которыми, заметь, торгует. История проплывает мимо нас, а мы бросаем в неё с берега камешки и радуемся, когда чернокафтанные гладят нас за это по голове!

— Думаешь, заморские колдуны будут лучшими хозяевами? — холодно осведомился Тукуур.

— Много ли ты знаешь о них, чтобы судить? — парировал воин. — В их краю голос Хора звучит чисто и ясно — что может быть желанней?

— Я даже не знаю, что такое этот твой Хор!

Воин усмехнулся.

— Пусть об этом расскажет та, чью жизнь ты взвешивал. Или не расскажет, если твоя жизнь покажется ей недостаточно весомой. Думаю, это будет справедливо.

Максар отвернулся, вглядываясь в морскую даль. Гвардеец подошёл к нему, и Тукуур почувствовал лёгкое давление в плечах, как будто кто-то надавил