– Кто с кем играет? – спросил пожарник. – И какой счет?

Задав вопросы, он тут же отвернулся к стене и захрапел. Тимонин помотался по палате, от нечего делать застелил свою измятую постель. Отодвинул стул с формой пожарного за изголовье его кровати, чтобы не попадался на пути.

Прихватив с собой разорванную на квадратики газету, вышел в коридор, свернул в туалет и заперся в кабинке. Он долго сидел на унитазе, вертя головой, и разглядывал деревянные перегородки, над которыми долго работал какой-то художник из местных больных. Тимонину попалось много интересных эротических картинок и коротких слов из трех букв.

* * *

Байрам Фарзалиев кругом обошел больничный корпус. По периметру разрослись кусты шиповника и молодой сирени. На заднем дворе было темно. Единственная тусклая лампочка, укрепленная на макушке деревянного столба, освещала гараж с наглухо закрытыми воротами. Вдали у забора виднелось какая-то хозяйственная постройка, напоминающая то ли конюшню, то ли заброшенный публичный дом.

Сам больничный корпус с обратной стороны имел высокий пандус для въезда машин «скорой помощи», куда выходила дверь приемного отделения. Байрам поднялся на пандус, тихо подергал за ручку: дверь заперта изнутри. Стекло не закрашено. Можно разглядеть женщину в белом халате, сидящую за столом и листающую книжку, с засаленными, зачитанными чуть не до дыр страницами. Рядом на диване дремлет безусый юноша, то ли фельдшер, то ли санитар.

Байрам спрыгнул с пандуса, прошел вдоль здания. Под тусклой лампой, забранной ржавой решеткой, он наткнулся на дверь черного хода, обитую крашенным листовым железом. Дверь тоже заперта. Байрам прошагал до угла, вернулся к парадному входу, тому месту, с которого начал свой обход.

Он вошел внутрь освещенного помещения, огляделся по сторонам. Стойка, за которой сидел немолодой усатый мужик в камуфляжной форме, за спиной охранника дверь в служебную комнату. Прямо перед Байрамом крутящийся никелированный турникет. За ним площадка с коридорами на левую и правую сторону, лестничные марши, ведущие наверх и вниз, в подвал. Вот и вся обстановка.

К стене перед входной дверью прикрепили объявление, исполненное от руки красными печатными буквами: «Внимание. В связи с обострением эпидемиологической обстановки, в больнице карантин. Вход посетителей строго запрещен. Администрация». Рядом с объявлением висит красочный типографский плакат, извещающий то ли больных и то ли посетителей о том, что в городе проводится неделя хоровой и колокольной музыки.

Байрам дважды прочитал карантинное объявление, подошел к стойке, поставил на неё локти и дружелюбно взглянул на охранника.

– Моего друга к вам положили, – сказал Байрам. – На второй этаж, в травматологию. Хочу на минутку к нему зайти. У меня хорошая новость.

Охранник не удивился позднему появлению кавказца. В больницу в неурочный час приходило много людей, и все просили об одном: срочно повидать родственника или знакомого.

– Вон объявление, – сказал охранник. – У тебя за спиной. Если твоя новость хорошая, она и до завтра не прокиснет. Утром напишешь записку, передашь с сестрой.

– Я видел объявление, – улыбнулся Байрам. – Но мне только на минутку.

– Всем на минутку, – покачал головой мужик. – Но у нас карантин. В какой палате твой друг? Может, он не у нас.

– В четырнадцатой. Фамилия – Тимонин.

Охранник нацепил очки, перевернул страницу регистрационного журнала, провел пальцем по строчке.

– Тимонин, есть такой. Помещен в отдельную палату. Номер четырнадцать.

Байрам опустил руку в карман, положил на стойку деньги. Охранник проворно спрятал купюры в карман и позволил себе ответную улыбку. Стражу дверей провинциальной больницы чаевые перепадали не часто.

– Проходи. Но только не надолго.

Посетитель крутанул турникет, поднялся по лестнице на площадку второго этажа. В полутемном коридоре никого. По стенам стоят несколько банкеток, двери в палаты закрыты, в дальнем конце коридора письменный стол дежурной медсестры. Байрам прошел по коридору до конца. Так, четырнадцатая палата последняя с левой стороны, дверь закрыта. Напротив мужской туалет. И ещё одна дверь с табличкой «служебный вход».

Байрам приоткрыл служебную дверь. Тусклая лампочка освещала замусоренную окурками площадку и лестницу, спускавшуюся в темноту. Туда можно не ходить. На черной лестнице в этот час никого, а дверь внизу заперта. Байрам дергал её, когда обходил здание.

Он вернулся к палате, ещё раз отметив, что в коридоре письменный стол дежурной сестры. Очевидно, она раздает лекарства или делает уколы. Этот стол возле самой палаты, это очень некстати.

Байрам постоял возле двери, прислушался. Кажется, работает телевизор, передают футбол. Он шагнул вперед, потянул на себя ручку. Лампа под потолком погашена, но кое-что можно разглядеть в свете включенного телевизора. Сквозь щелку Байрам увидел человека, лежавшего на кровати лицом к стене. Спину, руки и даже голову больного покрывал слой бинтов.

Видимо, Тимонин здорово пострадал в той аварии, если его так, с ног до головы, спеленали. Байрам распахнул дверь пошире, просунул голову в палату. Человек в бинтах тихо сопит во сне. У противоположной стены другая кровать, пустая, ровно застеленная. Хорошее тут место, тихое. И момент удобный.

Можно пришить Тимонина хоть сейчас. Подойти сзади, отрезать острым ножом голову и положить её в тумбочку. Вот же веселья будет утром. Человек просыпается, по привычке хочет надеть очки или взглянуть на часы… А голова в тумбочке. Действительно, очень весело.

Но всему свое время. Байрам осторожно прикрыл за собой дверь. Он уже увидел все, что хотел увидеть. Кошачьими неслышными шагами прошел коридор, вышел на площадку, спустился вниз по лестнице и попрощался с охранником.

* * *

Девяткин был на полпути к Москве, когда надумал позвонить жене Тимонина Ирине Павловне. Решил рассказать, что, называя вещи своими именами, дело оказалось выше его головы, он сел в лужу. Лишь намотал на спидометр чужой машины сотни километров, исходил десятки лесных троп, но к Лене Тимонину даже не приблизился.

Боков, переживший за день много неприятных приключений, едва не отдавший Богу душу, тревожно дремал на переднем сиденье. Тимонин потеребил его за руку, попросил трубку мобильного телефона. Девяткин набрал номер, услышав «але», не стал пересказывать всех злоключений вчерашнего и сегодняшнего дней, только сказал, что они с Боковым возвращаются обратно ни с чем.

Голос Ирины Павловны оказался оживленным, даже веселым.

И вправду, Ирана Павловна была весела. После ухода Казакевича она осознала, что неприятности остались в тумане прошлого. Несмотря на все свои выверты и капризы, Казакевич человек дела. Прямо от неё он умчался… Ирине Павловне не хотелось до конца оформлять эту мысль. Казакевич знает, к кому ехать. Знает, что и как делать. Хочется только надеяться, что Леня умрет легко и безболезненно.