Вверх пути не было. Остается идти вниз. Тимонин обхватил ладонью перила, осторожно, ступенька за ступенькой, стал спускаться по темной лестнице.

…В это время Байрам Фарзалиев ухватил мертвого охранника за руки, волоком оттащил тело за турникет, дальше – за стойку. Ногой распахнул дверь в служебную комнату, включил свет.

Маленькая темная конура, в которой едва хватает места для одного человека, заполненная больничной рухлядью. Короткая металлическая кровать вдоль стены, тумбочка у окна, двухстворчатый шкаф с облезлой полировкой, рукомойник. Под ним пластмассовое ведро. Куда же деть, куда запихнуть этого черта? Байрам с ненавистью посмотрел в обезображенное ударами кастета, потерявшее человеческие черты лицо охранника.

Дернул за ключ, вставленный в дверцу шкафа. Внутри какие-то тряпки, связки старых газет, перехваченные веревками. Даже если выкинуть на пол весь хлам, тело внутрь не влезет, шкаф слишком узок. Встав на колени, Байрам подогнул колени трупа. Поднатужился, затолкал туловище, а затем ноги под кровать.

Он переложил кастет в карман брюк, стащил с себя и бросил на кровать заляпанный кровью пиджак. Погасив свет в служебной комнате, вернулся к дверям.

Пару секунд Байрам думал, что делать с лужицей крови, растекшейся на кафельном полу, с широкими багровыми следом, оставленными телом охранника. Ведро под рукомойником, – вспомнил Байрам. Чуть не бегом вернулся в комнату, подставил ведро под струю воды. Выудил из угла тряпку. Через пару минут кафельный пол перед входной дверью сиял чистотой.

Выскочив из парадного, Байрам взмахнул руками: путь свободен. Из машины выбрались Валиев и Нумердышев с тяжелой сумкой на плече. Валиев зашел первым в больницу, бегло осмотрел водяные разводы на кафельном полу и все понял без слов. Нумердышев перекинул сумку через стойку, бухнул на письменный стол, расстегнул «молнию». Байрам вытащил камуфляжную куртку с нашивкой «охрана» на рукаве, просунул руки в рукава.

– Оставь себе ружье, – сказал Валиев.

– Не требуется.

Байрам вынул из-за пояса и переложил в карман куртки пистолет «ТТ». Нумердышев схватил сумку и пошел к лестнице. Валиев зашагал следом. Про себя бригадир произносил последние слова молитвы.

* * *

Байрам, облаченный в камуфляжную куртку, несколько минут сидел на стуле, изображал из себя охранника и нервно барабанил пальцами по столешнице.

На душе было тоскливо и, главное, очень тревожно. В больнице стояла гулкая ровная тишина. Но Байраму мерещились тихие неразборчивые шумы, шорохи неизвестного свойства и происхождения. То ли крысы грызли деревянный пол, то ли в палате наверху беспокойные больные, неожиданно спятившие с ума, двигали кровати. Поселившийся внутри страх грыз душу Байрама.

Чтобы отвлечься, он стал наблюдать, как по циферблату наручных часов ползет секундная стрелка. Однако шорохи продолжались. Странные такие, царапающие звуки, будто кто-то скребется ногтями в закрытую дверь. Байраму стало казаться, что охранник каким-то чудом остался жив.

Удары кастета просто оглушили его, и теперь мужчина, лежа под кроватью, приходит в себя. Вот-вот выйдет из двери служебной комнаты и…

Байрам оглянулся назад. Он успокоил себя логичным доводом: после таких ударов человек не может выжить. У охранника четыре дырки на лбу, а нижняя часть лица, вмятая кастетом, просто отсутствует. Но легче почему-то не стало. Хотелось подняться, вытащить из-под кровати тело и ещё раз убедиться, что человек мертв. А заодно уж, для верности, вмазать ему пару раз кастетом в левый висок. И в правый…

Подавив тяжелый вздох, Байрам запустил руку в карман брюк, вставил пальцы в кольца кастета, сжал кулак. Рука мелко вибрировала. Нервы, проклятые нервы. Он выпустил кастет из руки, провел ладонью по лбу, смахнув на стекло, покрывающее стол, капли пота. Так, сидючи на стуле, можно с ума спятить, запросто.

* * *

Интересно, что происходит наверху, в палате Тимонина? Не плохо бы взглянуть на все это хоть одним глазом. Байрам пожалел, что бригадир не взял его с собой. Наверняка сейчас Валиев, орудуя садовыми ножницами и тесаком, режет этого хрена на мелкие кусочки. А тот медленно исходит кровью и скулит, как подыхающая собака.

За окном прокричала незнакомая птица. Байрам вздрогнул от этого крика.

Нет, нельзя себя мучить неизвестностью. Он поднялся со стула, замер, прислушался. Монотонная гудящая тишина. Ступая на цыпочки, Байрам подошел к двери, потянул ручку на себя. Он не стал включать свет, чтобы оставаться незаметным с улицы. Плотно прикрыл за собой дверь. Приблизившись к койке, опустился на колени, протянул вперед руку.

Черт, почему так дрожат пальцы? Байрам пошарил ладонью по полу, нащупал складки одежды.

Вот он, охранник. Лежит и, кажется, не дышит. Байрам водил в потемках ладонью, ощупывая тело. Вот вздувшийся перетянутый ремнем живот, наверняка мужик успел поужинать перед смертью. Вот под тонкой материей рубашки ещё чуть теплая мякоть дряблой груди. Пара-тройка пуговиц отлетела, когда Байрам волочил тело по полу. Наружу вылез левый сосок, упругий и скукоженный, как весенний гриб сморчок.

Редкие плотные волосы, покрывавшие грудь, словно встали дыбом во время короткой предсмертной агонии. Байрам проглотил стоявший в глотке тошнотворный удушливый комок. Передвигая ладонь вверх, добрался до шеи. Он ощутил пальцами холодную липкую кровь, ещё сочившуюся из бесформенной раны на левой челюсти, вдавленной в голову.

Он потрогал холодные глазные яблоки. Безотчетный страх судорогой свел сердце.

– Мама, – прошептал Байрам. – Мамочка…

Байрам провел кончиками пальцев по тонким всосанным внутрь губам охранника, ощупал глубоко запавший рот, напоминающий глубокую дыру. Над этой дыркой торчали слипшиеся от крови колючие усы. На секунду показалось, что охранник сейчас намертво сомкнет зубы, тяпнет своего убийцу на пальцы.

Байрам инстинктивно отдернул руку от лица, ударился локтем о железную перегородку кровати.

Дотронулся ладонью до плеча охранника, обтянутого форменной курткой. Вот запястье, рукав задрался чуть не по локоть. Кожа на запястье в мелких пупырышках, она уже выпустила из себя человеческое тепло, сделалась почти холодной. Все в порядке, охранник больше не встанет, он готов на все двести процентов.

Такой мертвый, что мертвее не бывает.

* * *

Тимонин спустился по черной лестнице на первый этаж, остановился на площадке и огляделся. Грязь и полумрак. Под потолком в стеклянном запыленном плафоне, похожим на огромный стакан, едва теплится полудохлая лампочка. В темном углу паук меряет лапками серую паутину, направляясь к запутавшейся в его сетях мухе.

Не любивший замкнутых помещений Тимонин решил, что отсюда надо выбираться, и поскорее. Он подергал дверь в коридор первого этажа. Заперто. Он прошел по узкой площадке, спустился на три ступеньки вниз к обитой железом двери, выходящей на улицу. Здесь даже ручки не было. Тимонин навалился на дверь плечом, но не сдвинул её ни на миллиметр. Даже ржавые петли не скрипнули.