который в тот же миг пропел начало итальянской арии «Vita dell’ alma mia». Владычица не могла наслушаться мелодией из серебряных звуков, как вдруг на соседней ветке распустился огромный бутон и обернулся зеркалом в Форме сердца, в котором Она с волнением увидала себя в тысячу раз красивее, чем в жизни, — а была Она прекраснее Азрузы, любимой Наложницы Соломона. Приняв сей чудесный цветок за дар Небес, Она подумала, что нет греха страшнее, чем перестать в него смотреться, и, приняв самую что ни на есть томную позу, порешила навсегда в ней и остаться.[20]

Не успела Гюзельма прийти к сему мудрому решению, как услышала под собой свирепое клацанье зубов и другие зловещие звуки. Опустив очи долу, Она узрела громадного Пунцового Павиана не менее десяти футов росту и внезапно осознала, что находится высоко на дереве, открытом всем ветрам, под которым расхаживает Павиан и жадно разглядывает ее подвески, расшитые глазами горлицы и создающие под сенью одежд интимный полумрак.

Никогда еще ее Величество не оказывалась в более неприятной Ситуации. Вскарабкайся Она выше — и положение станет куда более шатким, а соскочи вниз — подвергнет себя еще пущей Опасности. Что же оставалось делать? Только то, что всякая женщина делает в отчаянном положении, — то есть ничего. Упрекнуть себя ей было не в чем — так распорядилась Судьба, а Судьба ей неподвластна. Посему Владычица Серендипа решила не участвовать в том, чему не миновать, и забыть о Павиане. Однако поскольку Долг каждого — всеми силами убедить нежеланного претендента в бесплодности притязаний, и поскольку лучший способ выбросить из головы даже неугодного Ухажера — это сосредоточиться на себе, Гюзельма с удвоенным усердием принялась разглядывать собственное отражение в чудесном зеркале. Увы! — найти идеальную Позу больше не удавалось. Владычица так усердно вертелась, что Павиан, будучи прирожденным имитатором, не мог удержаться и начал ей подражать, чем так рассмешил всех птиц в лесу, что те зарыдали.

Царица намеревалась было разгневаться, как тут часы из пшеничного зернышка, которые она прятала в ухе, пробили Шесть, и вместо Павиана у подножия дерева явился почтенный Старец в белых одеждах из жемчужных нитей, ниспадавших к его стопам и перехваченных на талии поясом из Изумрудов в форме фиговых листьев, застежка на котором, правда, изрядно поизносилась, ибо Он купался в Евфрате семь раз на дню и прожил уже пять тысяч девятьсот тринадцать лет. Обратившись к Владычице, Старец молвил:

— О предрассветная Звезда! Да рассеются твои страхи, ибо пред тобою Патриарх Авраам!

— Боже правый! — вскричала Она. — Вы-то как здесь очутились?

— Когда Азраил, ангел Смерти, забрал меня из Мира сего и уже было возносил мою душу к Небесам, — ответствовал Старец, — из этого Леса донесся Голос: «Ах ты, Изверг, мало того что оставил бедного малютку Измаила умирать со мной с голоду в Пустыне, так еще и на Небо без меня собрался! Азраил, я требую, чтобы ты забрал и меня вместе с этим мошенником». «Мадам, — возразил Ангел, — это невозможно. Каким-то образом Сарра проникла туда раньше, и не видать ни одной из вас спокойного житья, доведись вам встретиться. Вот Единственное, что я могу предложить: раз в неделю Авраам будет спускаться сюда и проводить с вами в пустыне двенадцать часов. А поскольку во встречах с его духом проку мало и поскольку ежели Сарра застанет его с вами в человеческом обличии, то никому не поздоровится, пусть Он примет облик любого животного, которое пожелает, — и да останется он в том обличии до тех пор, пока Женщина красивее вас, с самыми совершенными формами, самыми черными очами, самыми красными губами на всем свете не совьет себе гнезда в этом лесу».

— Я несу это наказание более тысячи лет, — продолжал Авраам, — и уже не чаял освободиться, пока четверть часа назад не увидал тебя в Павильоне ароматов. Это я побудил тебя взглянуть на дерево, и мои ожидания оправдались. Я увидел Женщину прекраснее Агарь — о нет, госпожа, не красней, — и потому ты увидишь Птицу Соломона. Взгляни же! Взгляни!

Царица услышала над головой щебет, подняла голову и в гнезде, на белой атласной подушечке, отделанной Бриллиантами и бирюзой, заметила лиловую шишечку из Аметиста с головой снегиря из рубинов и агатов, с клювом из топаза и хвостом из павлиньих перьев, переливающимся всеми цветами радуги. Прелестное крохотное Создание, в тридцать раз Меньше самой миниатюрной колибри, восседало на двух Опаловых Страусиных яйцах — в чем не было ничего удивительного, ибо все, что принадлежит Соломону, наделено даром сколь угодно увеличиваться в Размерах. Милому крохотному Созданию ничего не стоило рассесться на два Страусиных Яйца, равно как и споить миллион человек одним единственным бокалом шампанского, что вполне осуществимо, если бы их удалось перенести в пустыню, где нет ни капли вина, потому как всякая Трудность в сотворении Чуда состоит в его Невозможности: совершить возможное под силу кому угодно.

Одно яйцо украшали причудливые Знаки, на другом ивритскими буквами были выведены слова «Орокноз Алапол».

— Прошу вас, — воскликнула Гюзельма, — ради всего святого, откройте мне значение сих Слов! Не иначе как в них заложен Чудотворный Смысл.

— Это имя великого Философа, — отвечал Авраам, — который мудрее самого Соломона и пишет куда больше околесицы. Непонятные символы на языке Западного Острова тоже означают «Орокноз Алапол», или в переводе: «Самый Хилый из истинно Верующих». Он полюбит тебя и будет развлекать Сказками. Протяни же мне руку, и я помогу тебе спуститься.

— Ой, погодите, — спохватилась Она, — я лишь возьму немного Семян этого цветочного зеркала, самого прекрасного на свете. Я выращу их в своей оранжерее, а потом расставлю по комнатам.

С этими словами Она потянулась за цветком, ножка ее соскользнула с ветки, Гюзельма полетела вниз — и проснулась.

Постскриптум

Настоящие «Сказки» — не более чем легкомысленная забава: они написаны главным образом для развлечения друзей и ни на что иное не претендуют. Потому-то и отпечатаны они всего в полудюжине экземпляров, для самого узкого круга. Заслуживают мои сказки, пожалуй, лишь того, чтобы в них увидели попытку разнообразить избитый и приевшийся тип рассказов и романов, которые, хотя и являются результатом вымысла, напрочь лишены воображения. Моя книга вообще ничего бы не стоила, не будь на свете коллекции Bibliothèque des Romans[21], где собраны приключенческие романы всех времен и народов. Как же мало в них выдумки, уникальности и новизны, несмотря на то, что воображение, казалось бы, не сковано никакими правилами или необходимостью придерживаться правды. Куда больше вымысла в книгах по истории, хотя в отличие от прочих