Еще вчера сын городского старшины, перед которым заискивали приятели, побаивались учителя, с которым был вынужден считаться сам Главный мастер, – сегодня нищий сирота, до которого никому нет дела. Такой же, как прочее серое быдло. Все предали. Все. Родители позволили себя убить. Друзья-приятели преспокойно остались дома, в благополучном Липовце. Ланка… У этой, как всегда, на уме только Варка. Да и Фамка, курица убогая, как принялась рассказывать, так через каждое слово… Варка спас, Варка вылечил, Варка добыл еду…

Того не понимает, что ради них, пустоголовых, красавчик-герой просто сжег себя, как свечку, с обоих концов. Лежит теперь, помирает. Выпили его досуха. А теперь только и ждут, чтоб всем табором взгромоздиться на шею Илке. Нет. Не выйдет.

Хотя вот ведь, заставили. Погнали к какому-то Антону, и что обиднее всего, за лекарством для того же Варки. Вся жизнь в этой грязной, вонючей, насквозь прокопченной лачуге крутится вокруг Варки. То компресс на голову, то мазь на отмороженные места.

Даже Крыса, который раньше Варку просто не выносил, и тот… Похожие на паучьи лапы пальцы крайна целый час отплясывали на тощей Варкиной груди странный беззвучный танец. Но и этого ему показалось мало. Полез в чуланчик, долго там возился, чем-то гремел и, наконец, вернулся с охапкой коротких веников. От веников пахло сырой трухой.

– Старье, – ворчал крайн, – это еще моя мать сушила… выдохлось все.

– Что это? – тут же влезла с вопросом любопытная Жданка.

– Душица, – крайн отломил стебелек, растер его в ладонях, – ромашка, мята…

В лачуге слабо потянуло сеном, медом, гудящими пчелами… или это гудела вьюга?

Потом Фамка и Ланка носились как угорелые кошки, кипятили воду, готовили отвар, заставляли больного дышать над паром. Ничего не помогало. Героический красавчик валялся в жару, кашлял и самым жалким образом звал мамочку.

На третий день метель стихла, и крайн решительно заявил:

– Будем готовить овсяное молочко. Мне нужен медвежий жир, мед, молоко, мерка овса. Госпожа Хелена, пойдешь в Починок-Верхний. Дядька Антон – человек запасливый.

– Даром он не даст, – вздохнула Ланка.

– Деньги пока есть, – сумрачно отозвалась Фамка, – заплатим.

– Ты, – на этот раз костлявый палец уперся в Илку, – пойдешь с ней.

– С какой стати? – от всей души возмутился Илка. – Я-то тут при чем?

– О, простите, господин Илм. – Губы крайна раздвинулись в змеиной улыбке. – Вы совершенно правы. С моей стороны это была дерзость.

– Ил, ты что?! – округлила глаза Ланка. – Это же Пригорье. Здесь девушки без провожатых не ходят.

– Нашей убогой провожатый не нужен. Она сама кого хочешь зарежет.

– Надо будет – зарежу, – сухо согласилась Фамка, – дело не в этом… Тропинку придется заново протаптывать. Одному будет трудно. У нас вон дверь почти до половины замело. Откапывать нужно.

– Я вам не нанимался.

– Ил, это же для Варки… Он же помереть может…

– Не моя печаль.

Ланка обиженно заморгала длинными ресницами.

– Давайте я схожу. Где мои валенки? – Жданка, сидевшая в ногах у Варки, завозилась, спихнула с колен пригревшуюся птицу, перегнулась вниз, отыскивая пропавшую обувку.

– Хочешь на его место? – сварливо поинтересовался крайн. – Давно не помирала?

– Хочу. А то меня что-то никто не жалеет.

– Сейчас пожалею. Хворостину найду и пожалею.

– И все-то вы врете, грозитесь только, – вздохнула Жданка, но осталась на лежанке.

– Мы с Фамочкой все сделаем, – примирительно сказала Ланка, – не так уж тут далеко.

Ну надо же, теперь эта убогая для нее Фамочка.

– Иди-иди, – не выдержал Илка, – ты ради него всегда была на все готова. Недаром про тебя говорили…

Тут он заметил, что Крыса разглядывает его с брезгливой усмешкой, как мерзкую многоногую мокрицу из тех, что сидят под сырыми камнями. Еще немного, и начнет тыкать палочкой, чтобы поглядеть, как забавно корчится насекомое.

– Не думайте о нем плохо, – умоляюще улыбнулась Ланка. – Это он с горя. Вообще-то он не такой.

– Он? Умный, волевой, честолюбивый, высоко себя ценит, умеет управлять другими, привык добиваться своего. Чего еще желать в мире людей?

Неожиданная похвала была приятна. Вот только слово «люди» в устах Крысы прозвучало как слово «навоз».

– Истинный победитель, – спокойно добавил Крыса, – самый жирный паук в банке.

– Эй, – вскинулся Илка, – я вас не оскорблял!

Но полоумные курицы кинулись утешать не Илку, а злобно ухмыляющегося крайна.

– Вы только не волнуйтесь, вам вредно, – причитала Ланка. Жданка тощей замурзанной лапкой гладила его по плечу. Дурацкая птица возмущенно вскрикивала. Фамка тайком показала Илке кулак и тихонько пообещала разобраться с ним позже. Прекрасная Илана так расстроилась, казалась такой несчастной, что Илка размяк и сдался.

* * *

– Меняемся? – предложила сопевшая сзади Фамка.

Илка пожал плечами и посторонился, пропуская ее вперед. Не все же ему одному горбатиться. Пусть теперь убогая поработает. Впрочем, здесь все – сплошное убожество. Тусклый круг солнца над гладким мертвенно-белым склоном, черная зазубренная полоса леса, резкий ветер, несущий вниз по склону сухую поземку, домишко под растрепанной травяной крышей.

Хозяин жалкого жилища, пресловутый дядька Антон, оказался жох жохом, не хуже любого торгаша с Либавской. Все-то у него имелось, все было припасено. И мед, и медвежий жир, и молочко козье, замороженное толстыми желтоватыми ломтями, и сушеная малина…

Правда, даром он ничего давать не собирался, напротив, покряхтев, посочувствовав бедному больному, заломил столько, что Илка от удивления даже забыл о своих несчастьях. Таких цен в Липовце, городе богатом, почти столичном, отродясь не бывало.

Фамка, видно совсем одурев от страха за милого-золотого Варочку, была готова отдать все, что угодно. Илка обозлился, отодвинул ее в сторону, поторговался и живо сбил непомерную цену почти втрое. Помогло то, что умная Фамка опомнилась и вовремя подыграла, намекнув, что внизу, в Дымницах, они легко достанут все куда дешевле, а то и вовсе даром. О том, что вниз ходить им запрещено, дядьке Антону сообщать не стали. Однако недовольным он не выглядел. Наверняка не остался внакладе.

– Я гляжу, тебя отпустило, – буркнул он на прощание.

– А что? – с вызовом спросил Илка. Мысль, что этот деревенский чурбан видел, как он изображал полного идиота, была ему неприятна.

– А то… Улыбаться перестал. Видать, вспомнил, как люди живут.

– Вспомнил, – передернулся Илка.

* * *

Крылья были огромны. Им было тесно в черной душной пропасти. Не раскрыться, не развернуться…

Крылья горели ярым багряным пламенем. Варка падал в раскаленную темноту, падал, обожженными руками цепляясь за горящие перья. Далеко наверху было светлое небо, бледно-голубое отверстие в тягучем мраке, глоток прохладного воздуха. Варка хотел вздохнуть и не мог. Нельзя дышать темнотой.

– Мама! Мамочка!

– Опять! Куда ты забрался, несчастье мое?!

Мать, легко ступая, шагнула из плотного мрака